Грешный - Физерстоун Шарлотта. Страница 3

— Я никогда не волнуюсь, — пробормотал Мэтью. Тем не менее, все внутри у графа предательски сжалось, он чувствовал, что задыхается. Подобные проявления беспокойства были ему несвойственны.

— Я попросил Анаис пригласить на нашу свадьбу леди Берроуз. — Реберн все болтал без умолку. — Мне показалось, это могло бы сделать уик–энд более приятным для тебя. Я ведь знаю, что ты чувствуешь на свадьбах и других подобных мероприятиях…

— Не стоит меня благодарить, — добавил Реберн, когда Мэтью нахмурился. — Что ж, полагаю, мне пора идти. Понимаешь, Анаис дома одна.

Реберн многозначительно поднял брови, а Мэтью трагически закатил глаза:

— Подумать только, всю оставшуюся часть жизни ты будешь ложиться в постель с одной женщиной! Я никогда не пойму, почему тебя не отпугивает идея моногамии.

— Я буду ложиться в постель с правильной женщиной, Уоллингфорд. — Реберн растягивал слова, подчеркивая смысл сказанного. — Ты никогда не пресытишься ею. В постели правильной женщины ты никогда не заскучаешь.

Интересно, мог бы Мэтью быть моногамным, если бы страстно захотел этого? Нет, он так не думал. Граф отличался от своего друга, был совершенно другим человеком. Холодным. Отстраненным. Он не относился к категории тех, кто способен сделать женщину счастливой. С ним она нашла бы лишь одиночество и пустоту, что едва ли способствовало бы счастливому супружеству.

— Что ж, мне пора, — нарушил молчание Реберн, ставя бокал на поднос, который проносил мимо лакей. — Не забывай, что ты — шафер. Я сочетаюсь браком с женщиной мечты, а на церемонии с моей стороны не будет больше никого из тех, кого я бы хотел видеть.

— Я там буду.

— Мне казалось, у тебя аллергия на свадьбы. Мэтью пожал плечами и потянулся за очередным бокалом шампанского:

— Проинструктирую камердинера, чтобы не забыл уложить в мою дорожную сумку целебную мазь.

Реберн усмехнулся:

— Желаю удачи сегодня вечером.

Отсалютовав другу бокалом, Мэтью принялся бесцельно слоняться по комнате. Рядом со столом находился тот самый постыдный портрет, все еще задрапированный холстом. С одного из углов картины ткань начала постепенно соскальзывать, и взору графа предстала изысканная позолоченная рама. В мерцании свечей, бросавших отсвет откуда–то сверху, золото искрилось, словно бриллианты в ожерелье.

— Джентльмены, — громко возвестил аукционист. Какофония голосов и смеха тут же стихла, уступив место неестественному зловещему молчанию.

— Черт возьми, Уоллингфорд, ты уже достаточно раздразнил нас, так долго скрывая эту маленькую работу! Дай взглянуть хоть одним глазком, приятель! — раздался раздраженный голос лорда Тонсомби, только что опрокинувшего в свою жирную глотку еще один стакан бренди.

— Да, ты уже поразвлекся, дай теперь и нам посмотреть! — выкрикнул кто–то из глубины комнаты.

— Джентльмены, — завопил аукционист, ударяя своим молоточком по деревянной кафедре. — Всему свое время, господа. Итак, мы начнем торги за право стать обладателем этого необыкновенного творения с пятисот фунтов.

— Давайте для начала взглянем на лот! — прокричал Фредерик Бэнкс, инвестиционный банкир. Мэтью поймал себя на том, что улыбается. Потомственные аристократы никогда не заботились о том, что покупают, но новоиспеченные толстосумы… Они выжидали, внимательно наблюдая, как растет цена лота, и расставались с деньгами только после того, как убеждались, что вложения окупятся с лихвой. Старина Бэнкс был представителем последних — тех, кто старался вкладывать один пенс, чтобы получить два.

Мэтью даже не сомневался, что Фредерик сочтет его портрет чрезвычайно удачной инвестицией — если, конечно, репутации этого распутника можно было доверять.

— Джентльмены, леди… представляю вам «Танец семи покрывал»!

Старший лакей клуба с шумом сорвал ткань с картины. Оценивающий ропот прокатился от центра толпы к отдаленным уголкам комнаты. Это был тихий, почти благоговейный трепет, и в установившемся безмолвии угадывалось почтение, заставившее Мэтью повернуть голову и пристально взглянуть на картину.

Произведение было столь же великолепным, сколь и эротичным. Прекрасным, написанным со вкусом и при этом явно возбуждающим.

До слуха графа донесся одобрительный шепот. «Просто ошеломляющий», «чувственный и великолепный», «изящный и сладострастный» — все эти слова заставляли его ощущать безмерную гордость.

Когда у Мэтью возникла идея проведения аукциона, он знал, что творение наделает много шума. Портрет просто обязан был стать сенсацией и заставить состоятельных господ распрощаться со своими денежками — возможно, даже с весьма внушительными суммами.

То, что замышлялось как непристойный портрет, в процессе работы трансформировалось, превратившись в утонченное и довольно декадентское произведение. Каждый мужчина, обожавший женские формы, наверняка готов был кровь пролить ради обладания этим шедевром!

Стоя позади толпы, Мэтью пытался критически оценить свою работу. Он пробовал смотреть на нее отстранение, выискивал недостатки, и все же не мог найти ничего, что было бы достойно порицания. Картина была превосходной, безупречной даже в мельчайших деталях — изображении женских грудей обнаженных героинь портрета, покрывал, собранных у их лодыжек и запястий.

Женщины на любой вкус — европейской внешности, темнокожие, азиатка, арабка, индианка — были изображены в изящных позах на фоне украшенных бриллиантами шелковых тканей, которые выгодно подчеркивали оттенки их сияющей кожи. Дамы были обнажены и беззастенчиво открыты восхищенным взорам мужчин–вуайеристов. Одни соблазнительницы растянулись на темно–красной бархатной кушетке, другие стояли на коленях.

Губы двух женщин, крепко связанных кроваво–красным покрывалом в области грудей, слились в страстном поцелуе. Парочка других обольстительниц исследовала тела друг друга, а еще одна героиня картины наблюдала за этим зрелищем, бесстыдно лаская себя, с лицом наполненным удовольствием.

В целом эти семь женщин были потрясающе красивы, великолепно сложены и, самое главное, позировали автору в высшей степени расслабленно, непринужденно. И такая оценка была не проявлением высокомерия, а абсолютной правдой — точно так же, как и признаком искусного художника.

Легкое самодовольство сияло на лицах женщин, угадывалось в блеске их глаз, манере кривить надутые губки в таинственной, провокационной улыбке.

— Тысяча фунтов, — прокричал кто–то.

— Две тысячи, — моментально возразил слывший осторожным инвестором Бэнкс.

Участники аукциона продолжали выкрикивать суммы, размеры которых росли приятными темпами. С таким количеством наличных Мэтью мог купить здание, о котором мечтал, — старый маленький магазин в Блумсбери с восхитительным эркером. Ради такой покупки стоило потрудиться, но Уоллингфорд был бесстыдным негодяем, не привыкшим работать до седьмого пота. И все же он хотел эту галерею. Это была единственная вещь, которую он захотел за последние шестнадцать лет.

— Шесть тысяч фунтов, — вскричал аукционист. — Раз… два… Продано мистеру Бэнксу!

С довольной улыбкой Мэтью взглянул на Фредерика Бэнкса, пробиравшегося к нему через толпу.

— Черт возьми, какая прелестная картина! — взволнованно произнес счастливый обладатель творения, пожимая руку Мэтью своей запотевшей ладонью. — Я переведу деньги на ваш счет утром.

Кивнув, Мэтью еще раз бросил взгляд на свою картину:

— Я прикажу одному из своих лакеев доставить вам портрет. Возможно, банк будет самым подходящим местом?

Глаза Бэнкса расширились.

— Да–да, — рассмеялся он. — При виде этого произведения у моей жены наверняка случился бы нервный припадок, хотя картина может научить ее парочке шалостей, не так ли?

Судя по тому, что слышал граф об этом семействе, миссис Бэнкс была хорошо сведуща во множестве восхитительных маленьких проказ.

— Благодарю вас, мистер Бэнкс, — пробормотал Мэтью, желая вырваться из растущей на глазах толпы, которая, казалось, вот–вот поглотит его. — Думаю, мне пора идти Уоллингфорд не хотел задохнуться в этом столпотворении, да и интереса в поддержании праздной беседы он не чувствовал.