Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы (Екатерина и Потемкин. Фаворит Императрицы) - Павлищева Наталья Павловна. Страница 23

— Чего он там делает?

— Грехи, видать, замаливает.

Протасова отправилась по указанному адресу. Конечно, далеко ее не пустили, но услышав, что разыскивает Потемкина по повелению государыни, живо все запреты забыли.

— Посидите, сейчас позовут…

Вошедший монах был статным и красивым, невольно залюбовалась, несмотря на черную повязку на левом глазу. Может, он и не монах, но почти в рубище. Смотрел единственным глазом прямо, чуть насмешливо:

— К чему понадобился?

— Григорий Александрович, Ее Величество велела об вашем здоровье справиться.

— Кто?!

— Императрица Екатерина Алексеевна, у нас другой нет.

— Передайте благодарность за участие. Неплохое самочувствие.

— Ее Величество была огорчена, когда узнала.

— Она только что узнала?

— Недавно, сразу отправила меня искать.

— А… Ну, передайте, что жив, здоров, чего и ей желаю.

Он выжидающе смотрел; Протасова неловко откланялась, ведь больше ничего не было велено передавать, только найти и о здоровье справиться. Потемкин посторонился, пропуская фрейлину, уже у двери она вдруг остановилась и вдруг зачем-то добавила, нутром почувствовав, что это нужно:

— Императрица очень огорчилась за вас и хотела бы, чтоб вернулись ко двору.

— Это она сказала?

Анна Степановна только плечами пожала и скользнула прочь. И так многовато наговорила от себя, коли захочет Екатерина Алексеевна, так за этим монахом карету пришлет, а вот за то, что язык распустила, фрейлина могла поплатиться.

Ругая себя на чем свет стоит, Протасова возвращалась во дворец. Дай бог, сойдет все с рук, но это хороший урок, чтоб не болтала больше, чем поручают.

Протасова ошиблась, монахом Потемкин еще не стал, хотя к тому склонялся. Отлежавшись пару недель в темноте, он все же заскучал: не такова у Григория Потемкина была натура, чтобы даже в таком положении бездельничать, ум требовал пищи, а душа деятельности. Однако появиться в таком виде при дворе он, конечно, не мог, жалости к себе вызывать не желал и нашел себе другое занятие — принялся наверстывать то, что не доучил в Московском университете, и занялся изучением теологии.

Философия и теология… что ему еще оставалось в таком положении, каком оказался? Монахи приняли одноглазого философа спокойно, к томам в библиотеке допустили и беседы вели с удовольствием, потому что вместе с глазом ум Потемкин не потерял. Но вот намерение постричься в обители не одобряли:

— Не то, Григорий Александрович, тебе надобно, не монашеская у тебя натура. А коли так, то насилие над душой будет. Поживи, подумай, что тебе больше надобно, ежели поймешь, что оно твое, так благословим…

Орлов с удовольствием разглядывал картинки в большой книге. Екатерина с трудом сдержала улыбку: точно дите!

— Гриша, ты читаешь или картинки смотришь?

Тот поскреб затылок:

— Писано по-французски, не про меня, а так хоть посмотрю что…

— Учи французский, без него сейчас никак.

— Ага…

— Приставить учителя?

— Вот еще! Чего это я, как цесаревич, буду уроки делать?

— Кабы у меня было время, я бы грамматикой занялась и не посмотрела, что императрица и мать цесаревича. Учиться, Гриша, никогда не поздно и не зазорно. Давай сама что покажу…

Орлов чуть лениво потянулся, захлопнул книгу, учиться не хотелось, напротив, хотелось поскорей потащить Екатерину в постель, уж больно заманчива она была с распущенными волосами и в халате. Ядреная баба, даром что императрица. Брови не сурьмит, лицо не белит, разве что румянит, как принято. Так и то зря. А тело крепкое, сильное и жаркое! Мало какая девка в молодые года такой жаркой бывает.

Екатерине тридцать пятый, немало лет, но для нее возраста словно и нет, только подбородок стал провисать, но это не от возраста, а от того, что слишком много за бумагами сидит. В остальном хороша!

Он не позволил больше говорить о французском и учебе, потащил-таки на перину.

Опомнились нескоро; прижимаясь щекой к плечу любовника, Екатерина думала о том, как ей повезло с Гришей. Пусть Орлов не больно умен, его канцлером никто ставить и не собирается, для умных дел другие есть, а Гришка и на своем месте хорош.

Проснулась она, как всегда, рано — в шестом часу. Этот распорядок дня завела сразу, как только стала сама себе хозяйкой. Конечно, хозяйкой не стала, все равно во всем ограничена, но хоть во дворце по-своему завела.

Только приехав в Петербург и оглядевшись, Екатерина поразилась толпам придворных во дворце и вообще в домах у знати. Императрица Елизавета Петровна была большой любительницей всяких приживалок, шутих, убогих, но и без них хватало слуг, прислужников, нахлебников… Приглядевшись, Екатерина, тогда еще Фредерика Августа, быстро поняла, что никто из этих нахлебников делом не занимается, зато все норовят увильнуть, заболтать любое поручение, а то и просто не выполнить. Все понемногу или много, как получалось, воровали или подворовывали, а содержания требовали немалого.

Став Великой княгиней и супругой цесаревича, она попыталась изменить систему хотя бы у себя, но встретила такую обиду со стороны неглупой императрицы, быстро осознавшей: на фоне Екатерининой толковой челяди будет особенно заметна бестолковость ее собственной, что предпочла затаиться на время.

Но Екатерина не была бы сама собой, если бы не пыталась что-то изменить хоть постепенно. Удалось, ее штат был куда меньше, а делом занят постоянно. Главное — она училась. Однажды уже императрицей Екатерина призналась, что училась с первого дня своего пребывания в России, училась каждый день, записывая или запоминая каждую ошибку, если писать было опасно. Все подмечала, все брала на заметку.

Восемнадцать лет учебы не прошли даром, и теперь ей мешала только собственная природная деликатность и неумение жестко потребовать что-то ради себя самой. Вот ради России и общего блага могла и пощечин надавать, а чтоб ради своего удобства заставить что-то делать… тут буксовала вся Екатеринина решимость.

И осталось это навсегда. Ее ублажали и немало, но императрица считала себя обязанной щедро за это платить, все фавориты, которые были после Орлова, да и сам Орлов получали невиданные подарки, чиновники, что при ней работали, если дело свое не запускали и старались, наградами бывали осыпаны сверх меры, слуги жили, так не все дворяне могли себе позволить, не знали отказа ни в чем… Но воровали и бездельничали, как в любом другом доме, а иногда и больше, потому что знали — матушка только пожурит или вовсе сделает вид, что не заметила. Когда Екатерине указывали на воровство, она даже смущалась:

— Да ведь ему, верно, семью кормить надо…

Обслуживать себя старалась сама, помогали только там, где уж никак без прислуги. Орлов не мог надивиться:

— Кать, да ведь это слуг работа, а не твоя!

Но с первых дней императрица сама зажигала в спальне свечи, сама разводила в холодные дни огонь в камине, сама одевалась по-домашнему. Была в том и своя хитрость, ведь в ее постели часто по утрам еще спал Гриша. Жалея будить любовника и не желая, чтобы его видели, обслуживала себя сама. Когда вернулись в Петербург, завела для фаворита особые апартаменты, связанные тайным коридором с ее собственными, и звоночек провела от себя к нему. Но Орлов уходил не всегда, после жарких Катиных объятий ему лениво подниматься и топать к себе. Да и ей не хотелось отпускать любовника.

Только когда в очередной раз оказалась в тяжести, пришлось Орлову поселиться у себя и приходить изредка больше ради разговоров.

Екатерина привычно протерла лицо кусочками льда, заварила сама себе крепкий кофе (полфунта молотых зерен на чашку, не поймешь, то ли напиток, то ли одна гуща, никто такой крепости не выдерживал), съела гренку и села к столу просматривать бумаги.

Гришка, сладко потянувшись, отозвался из-за полога:

— И чего ты в такую рань поднимаешься? Не то не успеешь со своими бумагами навозиться…