Тайна древней рукописи - Орлофф Эрика. Страница 23

— Мама никогда не стремилась к светской жизни. Или к деньгам.

— Да. Она была импульсивной, экстравагантной и просто великолепной. Увидев ее однажды, я уже не мог забыть ее. Всю жизнь мне приходилось принимать сложные решения. По-настоящему тяжелые. И я всегда отказывался от своих желаний в пользу того, что будет правильно.

— Что ты имеешь в виду? — сказала я, тыча вилкой в омара и пытаясь не смотреть на отца. Я не понимала, хотелось ли мне узнать больше.

— С малых лет я пошел по стопам отца в юриспруденцию. Мой младший брат, твой дядя Антоний, быстро махнул на все рукой.

— Почему? — Я видела своего дядю всего раза три в жизни.

— Он всегда был неудачником. И от него никогда не ждали ничего выдающегося. И он даже и не думал противиться такому мнению. Но я — совсем другое дело. Отец возлагал на меня все свои надежды.

— А ты не мог поговорить с родителями? Объяснить им, что хотел бы заниматься чем-нибудь другим.

Он покачал головой.

— Речь шла о будущем династии юристов и финансистов. Отец хотел передать мне по наследству адвокатскую контору. Антоний же был волен вступить в студенческий союз, растранжирить свое имущество и спиться.

— А что бы ты стал изучать, если не право?

— Не помню. Каллиопа, это все было так давно. Думаю, я уже не могу вспомнить те времена, когда на меня не возлагали больших надежд. Кажется, когда-то я хотел открыть свой ресторан. Но теперь я обедаю в лучших заведениях и коллекционирую вино. Так что в некотором роде мечта сбылась.

— Так ты ненавидишь своего брата, потому что он мог заниматься тем, чем хотел? А ты должен был покориться правилам?

— Нет, все не так. Просто после юридического факультета и смерти твоего дедушки я продолжал делать только то, что правильно. Бывало, я работал по четырнадцать часов в сутки. Пятнадцать или двадцать дней в месяц я проводил в командировке. В моем портфеле всегда была аптечка. До тех пор, пока… я никогда не забуду… меня пригласили на открытие новой выставки в Музее Уитни. Не в Метрополитен, где опять собралась бы эта толпа снобов, а в новое авангардное место. Меценатом выступил один из моих сумасбродных клиентов — немецкий бизнесмен, обожавший дорогие и странные инсталляции. Он меня пригласил, я и пришел. Правда, до сих пор не знаю почему.

— Судьба. — К этому времени я уже перестала притворяться, будто очень увлечена омаром. Мой отец еще никогда со мной так не откровенничал.

— Я не верю в судьбу, Каллиопа. Но можешь называть это так, как тебе будет угодно. Я вошел внутрь. И увидел ее.

— На вечеринке?

Он улыбнулся.

— Нет, в выставке.

Я рассмеялась.

— Что? О чем ты?

Он кивнул.

— Ты не ослышалась, в выставке. Она была частью инсталляции. Что-то о бездушности современного мира, а она, кажется, олицетворяла привидение, дух компьютера или техники. Я даже объяснить не могу, что вся эта дурь значила. — Он громко засмеялся. Это был не тихий смех, он шел из глубины души, о существовании которой я уже давно забыла. Впервые за долгое время он выглядел гораздо моложе.

— Да лааааааадно, — сказала я, протянув слово как можно дольше. — Так ты увидел маму на выставке в качестве части экспозиции, когда она изображала себя внутри компьютера.

— Именно. Но обстановка была идеальной. Понимаешь, предполагалось, что каждый будет рассматривать ее. Так что я мог смотреть на нее столько, сколько хотел… и это было абсолютно… что и должно было произойти. Я глаз с нее не сводил. И в какой-то момент, хотя она и была духом, трупом или чем-то там еще, она вдруг прекратила игру. Она скинула эту маску и посмотрела прямо на меня. В ту секунду я понял, что никогда еще не хотел так сильно заполучить что-нибудь, как ее.

— А дядя Гарри знает, как вы познакомились?

Отец покачал головой.

— Не знаю. Возможно, да. Хотя не думаю, что кто-нибудь знает. Я и представить себе не могу, как бы объяснял твоему дедушке, что женщина, в которую я по уши влюбился, вон та дикарка, свободолюбивое дитя из произведения искусства.

— А как мама влюбилась в тебя? Ты же не в ее вкусе.

— Абсолютно не ее тип. Сначала мы забавляли друг друга. Она была непредсказуема. Могла позвонить мне на работу и настоять, чтобы я сделал перерыв на обед, который превращался в поедание хот-догов на бейсбольном матче. Или проснуться в воскресенье и решить, что мы должны взять машину напрокат и отправиться на восток, в Мэриленд, поесть крабов. Она могла идти десять кварталов по мостовой, стараясь наступать только на середину плиток… искала монетки на улице на счастье и складывала их в специальную банку. Мне кажется, ей действительно нравилось выбивать рутину у меня из-под ног, но и ей в свою очередь доставалось от меня: билеты в первые ряды театров, посещение ресторанов, поездки в Париж…

— Париж?

Он кивнул.

— Да, там я сделал ей предложение.

От удивления я открыла рот… Но я должна была задать еще один вопрос:

— Вы ходили на могилу Абеляра и Элоизы?

Отец посмотрел на меня так, как будто я его разоблачила.

— Те знаменитые влюбленные. Каллиопа, это самый странный вопрос, но да, мы туда ездили. Кажется, есть какая-то легенда: надо оставить письмо у их гробницы, но я уже точно не помню. Твоя мать знала ее.

— Так что же пошло не так?

«Кто в итоге виноват? Могло ли ваше чувство превратиться из притяжения в огонь, но не уничтожить само себя?»

— По большей части это была моя вина. Думаю, я перепутал любовь с чувством собственности. И когда она… полностью отвергла меня, я… — Он посмотрел куда-то вдаль. — Я знаю, что сейчас ты очень злишься на меня, но я хочу, чтобы ты знала. Я приехал к ней в больницу перед ее смертью. Мы простили друг друга. Вот почему бумаги о разводе так и остались не подписаны. Как бы я хотел повернуть время вспять и исправить те последние месяцы ее жизни.

— Она знала, что умрет?

Он кивнул:

— Знаешь, практически сразу после нашей свадьбы стало ясно, что мы с твоей матерью совершили огромную ошибку. Противоположности притягиваются, но мы были опасны друг для друга. Я хотел, чтобы она изменилась. Хотел, чтобы она понимала, что я не бываю дома, потому что я стараюсь построить что-то для нас. А она была уверена, что если я ее и правда люблю, то изменюсь. Я причинил ей боль, она ранила меня. Я не замечал, как отчаянно она просила меня, чтобы я попробовал понять ее. — Он выглядел очень печальным, но все-таки продолжил: — Ты права. Я приношу всем близким только несчастье. Я такой по натуре. И это то, чем я занимаюсь. И в самом конце, когда она нуждалась в перемирии, я… не смог.

Внезапно я почувствовала, как давящее чувство вины, словно каменная броня, стиснуло мои легкие.

— Я не это имела в виду, когда говорила, что ты делаешь людей вокруг себя несчастными.

— Нет, это. И ты в чем-то права. После смерти твоей мамы я перестал быть тем человеком, каким мог бы быть, если бы она была жива.

Я пыталась сдержать слезы.

— Даже если вы были друг для друга адом, как бы я хотела… чтобы она сейчас была здесь.

Его подбородок слегка дрожал. Собравшись с силами, он сказал:

— Некоторые люди как кометы: они пролетают через наши жизни искрящейся дугой, но никогда не остаются надолго. Они просто оставляют след.

14

В воскресенье мы с отцом решили вместе пообедать. Отец просил привести с собой Августа, но я считала, что мы не настолько сильно продвинулись после нашего разговора в ресторане. Это были всего лишь первые шажки. В отеле на прощание я обняла отца крепче и дольше обычного:

— Хорошей поездки и мягкой посадки.

— Ты поедешь к дяде Гарри или к этому парню?

— Ты имеешь в виду Августа? Ты можешь называть его по имени, папа. Да, мы договорились встретиться, и я поеду к Гарри попозже.

Мы стояли в холле гостиницы. Он взял чемодан, но, повернувшись в сторону двери, помедлил и бросил через плечо: