Вне игры - Леров Леонид Моисеевич. Страница 8

Немало времени отнял у чекиста этот семейный конфликт. Но что поделаешь, пришлось вызывать непутевого сына, отчитывать. Подействовало…

Приемная КГБ! Один приходит сюда с сообщением, после которого, как по тревоге, в тот же час выходит «на линию огня» целая группа чекистов. Другой явился с повинной. А третий…

…У него красивое, четко вылепленное, уже немолодое лицо: волевой подбородок, длинный тонкий нос с горбинкой, широкий покатый лоб, прорезанный глубокими морщинами, и совершенно лысая круглая голова.

Полковник подошел к нему и негромко спросил:

— Захар Романович?

Рубин вздрогнул, посмотрел на Бутова и едва слышно ответил:

— Да… Это я…

— Будем знакомы. Милости прошу. — И, распахнув дверь кабинета, Бутов пропустил Рубина вперед.

— Садитесь. Видимо, у нас будет долгий разговор. Не так ли?

— Да, мне надо рассказать о многом… — И Рубин положил перед собой листок бумаги, испещренный пометками.

На лице Захара Романовича можно было уловить испуг и растерянность, надежду и тревогу. Видимо, противоборство этих чувств мешало ему начать разговор.

— Я, право, не знаю, с чего начать…

— С чего вам будет угодно…

И, не глядя на Бутова, Рубин глухо произнес:

— Я агент иностранной разведки…

— Ни больше, ни меньше… Любопытно…

— Да, это так! Я — агент разведки.

«Шизофреник», — первое, что подумал Бутов. Ему приходилось встречаться и с такими. И он уже приготовился терпеливо и внимательно слушать бредовую исповедь: служба обязывает.

— Я вас слушаю… Вы не волнуйтесь…

— Постараюсь… Страх, кажется, уже остался позади. И теперь никто не сможет свидетельствовать против меня, кроме совести и памяти. Я знаю — это очень строгие свидетели. Но я готов — пусть судят: память и совесть… Поверьте, всю ночь, всю эту долгую и ужасную ночь я почти не спал — давал показания самому суровому суду: совести и памяти…

Бутов умел слушать. Иногда казалось, что полковник абсолютно безучастен к тому, о чем говорит собеседник. Но это только видимость — нет более вдумчивого слушателя, чем Бутов. Полковник умел слушать и умел располагать к себе людей, даже тех, что пребывали в состоянии крайней растерянности и настороженности. И вот уже Захар Романович, несколько успокоившись, заговорил более ровным голосом.

— Я — врач, хотя последние годы с головой ушел в науку.

Он на мгновение умолк, потом стал говорить еще более возбужденно, чем прежде.

— Вчера вечером, когда я вернулся домой, Костя — это мой племянник, он на день остановился у меня проездом через Москву, — сказал: «Тебя кто-то трижды спрашивал по телефону».

— Кто? Он назвал себя?

— Нет, хотя я и поинтересовался: «Как передать о вас Захару Романовичу?»

Я заметил племяннику, что, видимо, звонил человек, незнакомый с правилами элементарной вежливости. Но вообще-то мало ли кто мог звонить? Возможно, кто-то из бывших пациентов, может, нагрянул кто-нибудь из родных. Я не стал утруждать себя догадками. И вдруг телефонный звонок. Это было в десять тридцать. Я запомнил. По радио кончили передавать последние известия. Я взял трубку. Это звонил он…

— Кто он?

— Простите, я забегаю вперед… В голове — полный сумбур. Вы его еще не знаете… Со мной разговаривал по телефону неизвестный. Он переспросил:

— У телефона Захар Романович?

— Да. С кем имею честь?

— Добрый вечер. Я могу вас повидать?

— Кто со мной говорит?

— Моя фамилия ничего не скажет вам. Я хотел передать небольшой сувенир от вашего друга Андрея Воронцова.

В то мгновение я, кажется, потерял дар речи: «…Небольшой сувенир… Андрей Воронцов! Кошмар!»

Из оцепенения меня вывел голос в трубке.

— Почему вы молчите? Вы меня слышите?

— Да, я вас слышу… Но, простите, не имею чести знать…

— Это не есть существенно. Я должен буду видеть вас и передать вам сувенир Андрея Воронцова, — настаивал человек, говоривший с едва заметным немецким акцентом.

— Какой сувенир?

— Безопасную бритву… Лезвия фирмы «Жилет».

Андрей Воронцов… Бритва «Жилет»… Страшный отголосок войны! Свершилось то, чего я уже перестал бояться. Даже научился отгонять воспоминания о случившемся тогда, там… Между тем неизвестный настаивал: «Я имею возможность видеть вас?» И неожиданно для меня повторил этот вопрос по-немецки. Я сразу…

— Прошу прощения, — прервал Бутов. — Вы говорите по-немецки?

— Да. Мать учила меня этому языку с детства. Я даже, кажется, первые слова лепетал по-немецки… Мама была преподавательницей немецкого языка. Но о маме потом… — Морщины вокруг его глаз будто стали глубже. — Итак, бритва «Жилет», Андрей Воронцов. Я сразу все вспомнил, хотя прошло более двадцати пяти лет. Я догадался, по чьему заданию звонит этот человек, и не хотел встречаться с ним. Я резко заявил: «Никакого Воронцова не знаю и знать не хочу. Никаких бритв мне не нужно, никаких сувениров не жду и не имею желания и намерения встречаться с незнакомыми людьми».

Но мой собеседник все так же спокойно продолжал по-немецки:

— Завтра утром я улетаю из Москвы и не располагаю другой возможностью увидеть вас, чтобы передать сувенир Андрея Воронцова.

Я молчал. Тогда незнакомец мягко, чуть ли не просительно заговорил по-русски:

— Я глубоко уважаю вас, доктор. Поверьте, хочу вам только добра. То есть настоящая правда… Я не буду отнимать у вас много времени. Но мне будет неприятно, если я не выполню просьбу нашего общего друга. Буду убедительно просить вас встретиться сейчас со мной. Жду вас…

Мне не было дано много времени на раздумья. И я согласился.

— Приходите ко мне домой, — предложил я. — Мой адрес…

Незнакомец прервал:

— Я буду полагать, что нам есть удобное встретиться на улице…

Я ссылался на недомогание, простуду, но мой собеседник настаивал на своем. Наконец я сдался.

— Откуда вы звоните?

— Из телефона-автомата… Недалеко от вашего дома… — И добавил: — Я буду в бежевом плаще, роговых очках и в бежевой шляпе. В руках у меня будет журнал. Впрочем, я вас сам узнаю…

Теперь я совсем растерялся: «Я вас сам узнаю… Я нахожусь недалеко от вашего дома». Кто он, этот человек? О многом я догадывался. Но прошло двадцать пять лет… «Я вас сам узнаю…»

В одиннадцать вечера мы, как условились, встретились у кинотеатра «Форум». Только что окончился последний сеанс, народу было много, но человек в бежевом плаще сразу же отыскал меня в людской толпе. Он приветливо улыбнулся, протянул руку и сказал:

— Будем знакомы, доктор. Меня зовут Курт Ивен.

Высокий, поджарый, лет пятидесяти, светлоглазый, с черными усами и очень длинными руками. Он размахивал ими так, будто маршировал на плацу. Я навидался такой выправки: прямые откинутые назад плечи, несгибающиеся ноги. Сумею ли я узнать его по фотографии? Пожалуй, что да. У него нестандартное лицо. Едва мы отошли от кинотеатра, он рассмеялся:

— Майн готт! Как трудно выполнить такое безобидное поручение друга…

От «Форума» мы дошли до Самотечной площади и свернули на Цветной бульвар. Я шел, глядя только под ноги, — так, вероятно, сапер шагает по минному полю.

Ивен непринужденно болтал о погоде, о московских впечатлениях.

— Я уже не первый раз в Москве, люди стали заметно лучше одеваться, много хороших товаров в магазине.

Потом — о городском шуме, о росте количества автомобилей на улицах столицы… И высказанное в деликатной форме замечание.

— Я буду просить прощения — гость не должен был этого говорить. Такой большой город, как Москва, рано ложится спать. В таком великолепном городе, как Москва, нет ночного кабаре, нет такого места, где можно приятно провести ночь.

Он говорил, а я молчал. Я ничего не спрашивал и ничего не сообщал ему о себе, но он, видимо, и не рассчитывал на это. Он дал понять, что ему известна моя работа в научном институте… Мы решаем специальные проблемы, имеющие и мирное и военное значение. Смею думать, мировое значение. Мы — это физиологи, биохимики, физики, микробиологи, специалисты санитарной гигиены.