КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио - Преображенский Константин Георгиевич. Страница 10

Впрочем, через два дня меня все же вызвали в резидентуру, причем в главную, которая находилась в посольстве и где располагались кабинеты начальников. Николай ждал меня там, встретив холодной улыбкой.

Оказывается, сегодня о нашей игре с Сэймоном узнал советский посол, что было для КГБ крайне досадно, причем узнал не от нас, а от японцев, что было досадно вдвойне. Утром к нему неожиданно попросился на прием президент одной из крупных японских телекомпаний: считалось, что она представляет информацию об СССР в дружественном для нас духе. И хотя это было не так и московские репортажи ее корреспондентов ничем не отличались от тех, что поступали в Токио от остальных японских журналистов, телемагнат считался другом СССР, и наш посол был обязан с радушной улыбкой принимать его в комнате для гостей тотчас, как тот пожелает. Теле магнат поддерживал тайные контакты с ЦК КПСС, о чем всем было известно, как, впрочем, было известно о его связях с японской мафией.

По-хозяйски усевшись в кресло, он без обычных принятых здесь церемоний спросил, знает ли советский посол что-нибудь о Сэймоне…

Разумеется, этой фамилии он не слыхал, общаясь лишь с узким кругом высокопоставленных чиновников министерства иностранных дел, и потому сразу понял, что речь идет о разведке. Сославшись на слабую память, вынуждающую свериться с картотекой протокольной службы, посол вышел в соседнюю комнату, плотно прикрыл дверь и позвонил по внутреннему телефону резиденту КГБ, прося у него совета.

«Послу было отвечено, что Слон нам якобы неизвестен», — холодея от ужаса, читал я в телеграмме, спешно отправленной в Москву в те минуты, когда посол, недоуменно разводя руками, прощался с президентом телекомпании. Так КГБ воспользовался крошечным преимуществом во времени, успев отстучать свою телеграмму раньше той, которую посол, может быть, отправит в ЦК, представив действия КГБ совсем по-другому.

Москва, известная во всем мире своей медлительностью, на сей раз ответила на телеграмму резидентуры с невероятной быстротою. Она прямо-таки полыхала гневом.

Оказывается, пока я путешествовал с Сэймоном по ресторанам, руководство разведки успело составить пространный, на несколько десятков страниц, перспективный план работы с ним и утвердило его У Крючкова. Росчерк его пера вверху на первой странице придавал плану статус внутриведомственного закона, и нарушать его нельзя было никому, Даже самому X. Никакое иное развитие событий, кроме предусмотренного планом, не допускалось, именуясь на языке КГБ «непредсказуемыми действиями».

Большинство разведывательных начальников в Москве, визировавших этот план, сами никогда шпионажем не занимались, а пришли в КГБ из ЦК, обкомов и горкомов по так называемому партийному набору. Всем опытом своей жизни в СССР они были приучены к тому, что утвержденный руководством план — нечто незыблемое, святое, и не допускали даже мысли о том, что задействованные в нем Сэймон и X. могут поступить как-то иначе, не посоветовавшись с Москвой. А уж то, что они осмелились проверять деятельность разведки через своих людей, да еще бесцеремонно вовлекая в это советского посла, повергло генералов разведки в грозное негодование.

«То, что Слон и его покровитель совершили непредсказуемые действия, является серьезной недоработкой резидентуры, которая не сумела разъяснить им необходимость тщательного соблюдения оперативной дисциплины, — читал я, не веря своим глазам. — Кроме того, — отмечалось далее в телеграмме, — мы не видим дальнейших перспектив разработки Слона. Идея создания конспиративной прямой связи между руководством обеих стран представляется нам преждевременной».

Тем самым Москва давала понять, что у нее не было каких-то новых идей, которыми Брежнев мог бы конфиденциально поделиться через меня с X., и передавать в Токио ему было нечего.

С волнением вглядывался я в заключительный абзац телеграммы, где могло быть сказано что-нибудь оскорбительное и в мой адрес.

Например, о Станиславе Левченко, корреспонденте «Нового времени» и сотруднике политической разведки, однажды написали, что он слишком часто водит японцев по ресторанам, где и сам не забывает угощаться за государственный счет. Этот странный выпад начальников был для Левченко вдвойне болезненным потому, что на деле он заслуживал награды за вербовку полицейского обозревателя одной из газет. Друг этого журналиста, работавший в контрразведке, передавал нам через него материалы слежки за советским посольством, в которых деятельность резидентуры КГБ представала как на ладони. О как не совпадала она с теми высокопарными отчетами, которые посылала сама резидентура в Москву!

Кажется, после этого Левченко окончательно решил бежать в США, что и сделал, сообщив потом об оскорбительном письме из Москвы всему миру со страниц журнала «Ридерз дайджест»…

Обо мне же в сегодняшней телеграмме не было сказано ни единого слова! Значит, я и дальше буду работать здесь, в токийской резидентуре, наслаждаясь жизнью в Японии и добывая отличное пропитание обожаемой мной семье. Господи, дай мне сил!..

Глава 2

Скользкая вербовка китайцев

«При чем здесь вообще Китай, если в книге рассказывается о советском шпионаже в Японии?» — удивится иной читатель.

Его удивление можно понять — ведь мало кто знает о том, что начиная с восьмидесятых годов Япония стала еще и главной базой КГБ для ведения разведки против Китая. И, не скрою, определенную роль в принятии этою решения руководством советской разведки сыграл я. Множеством конкретных дел я доказал, что в Японии вполне можно и нужно вербовать китайцев.

«Но почему же этого нельзя делать в самом Китае?» — спросят многие.

Да потому, что китайская контрразведка в сотни раз многочисленнее японской, и каждый официальный советский представитель, независимо от того, является он сотрудником КГБ или нет, берется там под неослабный круглосуточный контроль.

Стоит ему только выйти на улицу, как к нему сразу пристраивается многочисленный хвост.

Да и народ в Китае менее привычен к иностранцам, и стоит одному из них всего лишь заговорить на улице с прохожим китайцем, как вокруг собирается толпа любопытных. Многие крупные начальники в КГБ поначалу не верили этому и даже специально приезжали в Пекин, чтобы опровергнуть маловеров. Сотрудники резидентуры КГБ, сопровождавшие их в поездках по Пекину, предлагали выйти из машины и что-нибудь спросить у первого попавшегося китайца — например узнать, как проехать до площади Тяньаньмэнь. Не успевали генералы КГБ произнести эту фразу на ломаном английском языке, как их тотчас обступала толпа. Не привыкшие находиться в центре чьего либо внимания и всей душой опасающиеся этого, генералы пугались и в панике пробирались к машине.

Возвратившись в Москву, они уже не так твердо настаивали на том, чтобы сотрудники многочисленной резидентуры КГБ в Пекине занимались вербовочной работой. Те бывали очень довольны этим и воспринимали командировку в Китай как отдых.

Однако ЦК КПСС настоятельно требовал от КГБ создания агентурной сети в Китае. Причиной этому были обострившиеся идеологические противоречия между руководством правящих партий обеих стран, главным из которых была борьба за лидерство в мировом коммунистическом движении. Советскому руководству нужны были такие люди в Китае, которые могли бы влиять на решения правительства в выгодном для СССР духе.

Наиболее подходящей вербовочной базой для этого стали китайские стажеры, в большом количестве появившиеся в Японии, США и Европе в восьмидесятые годы. Среди них было немало детей высокопоставленных партийных чиновников, и по возвращении в Китай они действительно могли бы претендовать на высокие посты.