Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ - Брайан Фрэнсис. Страница 55

Никто не задавал мне вопросов, однако люди, которые за мной ухаживали, болтали рядом со мной вполне дружелюбно, как болтают посетители в пивной. Они были грубы, но — и это довершило чудо — они были англичане! Поскольку я не мог говорить, не мог ни о чем их спрашивать, а они не знали ничего обо мне, они предполагали, что я испанец либо француз; цвет моей кожи был таким темным, что они даже думали, не португалец ли я. Впрочем, говорили они, это, может быть, солнце так опалило мне кожу.

Не могли они определить и мой возраст; из их разговоров, всегда смутно мне слышных, до моего сознания стало доходить, в каком ужасном я нахожусь состоянии. Короче говоря, для них я был человеческим существом мужского пола, обнаруженным на плоту далеко в океане, человеком, национальность которого невозможно определить и которому невероятно повезло, что он вообще остался в живых. Это они повторяли очень часто.

Получив такие сведения, я начал выздоравливать: я твердо верю, что осведомленность приносит результаты.

Мало-помалу мои силы восстанавливались. Опухший язык понемногу обретал прежние размеры, а раны с каждым днем причиняли чуть меньше боли благодаря каким-то снадобьям, которые к ним прикладывали. Вид и характер моих повреждений заставил моих спасителей предполагать, что я мог быть пиратом, попавшим в немилость у банды, или бунтовщиком. Но, судя по одежде — той, что на мне еще оставалась, — они заключили, что она слишком хорошего происхождения, чтобы соответствовать таким предположениям.

Ясно было, что я нахожусь в кубрике, среди матросов английского судна. Их шутки строились на выражениях, которые были мне знакомы; они говорили о короле и о своих родных местах. О своем капитане они говорили — да и думали — мало. Я так и не узнал его имени, а из их пренебрежительных разговоров смог понять, что он был всего лишь наемным профессионалом, чья лицензия позволяла брать фрахты по чартеру.

Я, кроме того, расслышал название порта, в который они направлялись и где надеялись меня оставить. Там они должны были пополнить запасы провианта, подремонтироваться (их корабль задел риф) и обновить паруса, потому что они попали в сильный шторм; короче говоря, пережили обычные трудности дальнего плавания. Название порта мне показалось знакомым, но боюсь, в голове моей царил бы такой же туман, даже если бы они говорили о Плимуте. И снова пришел благодатный сон и увлек меня за собой.

Однажды, когда мне показалось, что я скоро смогу открыть глаза (некоторое ослабление боли и неподвижности век создавало впечатление, что глазам стало легче), в кубрике, среди коек, на одной из которых я лежал, раздался новый голос. И хотя мои восприятия еще полностью не восстановились, он заставил меня насторожиться. Голос, высокий и резкий, осведомился, как идет выздоровление. Ответил ему матрос, который, как мне казалось, более всех обо мне заботился. Он сказал, что я поправляюсь сносно, хотя и медленно.

— Он что-нибудь сказал?

— Ни слова, сэр. Только пробовал. Язык у него больно распухлый, сэр. Принимает только такую пищу, какая льется.

— Он француз?

— Мы так думаем, сэр. Боюсь, не по чему определить было. Ничего в карманах, сэр, да и по правде-то никаких карманов и нету. Почти что и одежды-то на нем не осталось, сэр.

— Да-а-а.

Моя матушка — женщина, которая никогда не спешит с комплиментами, — всегда поражается остроте моего слуха. Она говорила соседям, что я могу расслышать, как птица садится на поле. Благодаря этому слуху я узнаю голоса. А этот голос я знал слишком хорошо, хотя мне пришлось слышать его лишь один раз. Это был голос секретаря Молтби; я слышал его за стенами «Адмирала Бенбоу», когда эти двое проводили заседание военно-полевого суда. Молтби — хозяин этого брига во всех смыслах, кроме кораблевождения.

Как же мне повезло с моими повреждениями! Будь они не столь серьезными, моим спасителям стало бы известно, кто я, прежде чем я понял бы, что попал на борт корабля Молтби.

Корабль Молтби! Черный бриг! Раны у меня заболели снова.

— Сообщите мне, когда он достаточно поправится, чтобы с ним можно было говорить.

— Есть, сэр.

— Теперь о другом. Что там Распен? Сэр Томас спрашивает о его настроении.

— Поспокойнее, сэр. И думаю, еще больше успокаивается.

— А мальчишка?

— Все плох, сэр. Это было… Это было слишком сурово, сэр.

— Да, я знаю. — И тонкий голос удалился.

Матрос, который больше всех мною занимался, который уже давно стал заговаривать со мной, хотя не мог ожидать ответа, повернулся ко мне и сказал:

— У нас тут неприятность на борту вышла. У нас на борту один странный парень есть, с огромным горбом на спине. Имя ему — Авель Рас-пен. Он решил, что юнга над ним смеется, так он возьми да отхлестай мальчишку линем. Чуть не до смерти. Ну, а тебе-то как раз повезло. Это ведь койка Распена, где ты лежишь.

О Господи Боже мой! Я сплю на койке горбуна! Так его зовут Авель Распен? Его следовало бы назвать Каином. Что же еще швырнет судьба мне в лицо? Душа моя издала усталый вздох. Не говоря уже о совершенно непредставимой случайности моего спасения из вод морских сэром Томасом Молтби и его бандой, еще и это?! Что же мне теперь думать?

Когда бриг Молтби подошел и встал рядом с «Испаньолой», меня утешала мысль, что сам Молтби меня никогда не видел. Но из моей памяти ускользнуло, что мы с горбуном однажды встретились на дороге. Правда, он не знал, что я — хозяин гостиницы, осаду которой впоследствии он предпринял вместе со своими сообщниками. Но если он меня увидит, он узнает меня по той краткой встрече. Я лежал на койке совершенно подавленный, но мне хватило здравого смысла на то, чтобы сначала отдохнуть, а потом уже поразмыслить над тем, как вернуться к активным действиям.

К каким же уловкам следовало мне теперь прибегнуть? Неужели конец моим страхам так никогда и не наступит? Что мне придумать, чтобы благополучно сойти с этого корабля, не подвергаясь новым опасностям? У меня было одно преимущество — время. Пока я так себя чувствовал, у меня не было необходимости говорить и не было нужды показываться нигде на корабле.

Если горбун, как я мог заключить из того, что услышал, содержится на судне взаперти из-за своего жестокого поступка, я могу спокойно встретиться с Молтби. Какая еще хитрость может уменьшить опасность? Я мог бы писать, а не говорить — из-за состояния собственного языка.