Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ - Брайан Фрэнсис. Страница 68

— А другие, Вэйл? Они ведь тоже не моряки?

— Все — джентльмены, сэр, говорят, все они — дуэлянты. На шпагах, на пистолетах. Сэр Томас любит, чтобы в его окружении были сильные люди.

Уважение ко мне Вэйла еще возросло, после того как он увидел меня в обществе людей, праздновавших отплытие.

В тот же вечер я пересказал доктору Баллантайну слова Вэйла. Я по-прежнему обедал у себя в каюте, и доктор зашел туда перед своим обычным (каким он стал впоследствии) обедом с Молтби и остальной компанией, в которую входил и Сильвер.

— Иган? — задумался доктор. — Я слишком долго не был в Англии. Когда-то я знал имя каждого блестящего фехтовальщика. Потому что мне приходилось иметь дело с результатами их работы. А иногда и с их собственными телами, если им выпадал неудачный вечер. Иган? Похоже, шотландец.

Доктор Баллантайн становился мне еще милее, когда считал любое непривычное ему имя шотландским [20] .

— Он вроде бы хорошо известен, — заметил я.

— Интересно, что думает Сильвер? — И доктор Баллантайн отправился обедать.

Несколько позднее я выяснил, что думает Сильвер. В тот же вечер он зашел ко мне в каюту. Меня пробрала дрожь, когда я услышал стук его костыля: мне припомнился тот последний раз, когда я слышал этот звук — тяжелый удар в дощатый настил палубы, а потом — быстрый шаг здоровой ноги. Попугай издавал негромкое «крр-рр» в такт его прыгающим движениям.

Эти звуки пробудили множество воспоминаний: Сильверу теперь должно быть уже шестьдесят: десять лет назад я слышал, как он говорил, что ему пятьдесят лет. Это случилось, когда я, замирая от ужаса, сидел, прячась, в бочке из-под яблок на палубе «Испаньолы», и прислушивался к перепалке матросов-бунтовщиков. Я помнил его напор, его яростные слова, помнил, с каким умом он командовал людьми; как он организовал и вдохновил их примером, рассказав о собственной жизни; я помнил, как он закрыл и продал свою таверну в Бристоле и отправил жену в какое-то тайное место — ждать его возвращения, после того как закончится плавание.

Теперь этот необыкновенный человек вошел, наклонившись в дверях каюты, и огляделся. Попугай похлопал крыльями.

— Э-э, друг, неплохую они тебе тут коечку выделили. — Он закрыл дверь и шагнул поближе ко мне. — Джим, они мне не больно-то нравятся, — сказал он хриплым шепотом. — Совсем они мне не по душе пришлись. — И он подтянул к себе стул, чтобы быть поближе.

— А ты слышал что-нибудь о том фехтовальщике? — спросил я.

— Нет. Но я догадываюсь, который это. Тот малый, в камзоле винного цвета. Точно? — Я кивнул, и он продолжал: — Ну так вот, он поглядел на меня, вроде он — судья или, может, вор-карманник, я — то большой разницы между ними не вижу, они для Джона Сильвера что один, что другой — всё одно, я завсегда это говорю. Да только я буду за ним смотреть в оба глаза, это уж точно.

— Это замечательно, что ты — на борту вместе с нами, Джон, — сказал я.

Эта моя ремарка имела целью расшевелить его немного: он выглядел таким мрачным, я никогда раньше не замечал подобного выражения на его лице. Мне приходилось видеть Сильвера напористым, веселым, изворотливым, но никогда — мрачным, и это меня встревожило. Он подвинулся на стуле, вытянув вперед серебряный костыль, и наклонился так, что его лицо было всего в нескольких дюймах от моего.

— Джим, ты меня знаешь. Ты видал, как я могу любого моряка одолеть.

— Конечно, Джон.

— Ты видал, как я Тома Моргана к порядку призвал. Старого дурня Моргана.

— Конечно, Джон.

— Ты видал, как я закрыл глаза на того подлеца — Джорджа Мерри, у кого глаза от лихорадки были цвета лимонной корки.

— Я все это прекрасно помню, Джон.

— И ты никогда не видал, чтоб я кого из них боялся?

— Нет, Джон, ты никогда никого не боялся.

— Ну так вот, Джим. Может, Джон Сильвер стар становится. Может, у него старые раны болят и ноют. Может, мир потяжельше мне на плечи лег, чем я раньше это понимал. Только теперь я не очень-то удобный товарищ по плаванью получаюсь, Джим.

Я ждал. Тянулись долгие минуты ожидания.

— Знаешь, Джим, некоторые говорят, я творил зло. Только я с ними никогда согласный не был. Ну, я же не говорю, что я ангел какой прям из Божьего сада был, только зло я никогда не творил. Только не Сильвер. Может, крутой был. Может, жесткий, если кто разозлит. Ну, могу сказать, дурное порой делал. Только зло, как сатана какой, не творил.

Мне в голову пришла ироническая мысль о том, какой оживленный спор затеяли бы с ним по этому поводу доктор Ливси и сквайр Трелони. Но, разумеется, я ничего не сказал.

Ситуация создавалась весьма странная — Долговязый Джон Сильвер предчувствовал недоброе. Я рискнул убрать с лица завесу (я всегда держал ее опущенной, на случай неожиданного прихода Вэйла или кого-то другого).

— Джон, ты встревожен? Я такого раньше не видел.

Он слегка отодвинулся, словно почувствовал обиду.

— Не-ет, — протянул он. — Не встревожен, если точно, больше вроде как… ну, вроде как уверен, а почему — не знаю, что от этой их компании самое настоящее зло может произойти.

Эта его вспышка странным образом доставила мне удовольствие. Она укрепила меня в мысли, что я правильно разыскал Сильвера: я никогда не встречал другого такого человека, который мог бы лишить силы самого Молтби.

Покидая мою каюту, он обернулся и прошептал:

— Запомни, Джим, день расплаты будет долгим. Держи глаза открытыми, а уши прочисть хорошенько!

Наблюдая людей, я заметил, что некоторые — о каких такого и не предполагаешь — оставляют у тебя доброе и теплое чувство, тогда как другие, пользующиеся лучшей репутацией, доставляют лишь беспокойство. Отчего это так? Я стал вспоминать людей, чье общество всегда улучшало мне настроение и укрепляло мой дух: дядюшка Амброуз, Джон Калзин, Луи… Но не его мать: Грейс Ричардсон всегда вызывала во мне такое беспокойство, что поначалу я не мог разобраться, чувствую ли я по отношению к ней что-либо иное, чем смущение и желание защитить. Теперь же моя страсть к ней заставляла меня мечтать о том, чтобы постоянно быть с нею рядом — как потому, что ее присутствие обогащает мой дух, так и из-за благодатной возможности смотреть на ее прелестное лицо.