Потерявшая имя - Малышева Анна Витальевна. Страница 35

Она не попросила назад ни портрета, ни писем, что писала позапрошлым летом из деревни. Они были полны романтической дребедени с большими лирическими отрывками из Новалиса. Беззаботное, счастливое время! После расторжения помолвки принято забирать свои письма и портреты. Но куда бы Елена отнесла их, если у нее отняли отчий дом? Да и имела ли она, нынешняя, какое-то право на письма той беззаботной наивной девочки, от которой и следа в ее душе не осталось?

Елена плохо понимала, куда идет, и бесцельно кружила по спящему городу, не разбирая дороги. Наконец она попала на берег замерзшей Яузы и, сочтя это знамением, обрадовалась какой-то ужасающей, ледяной радостью. К этому времени она так окоченела, что уже не чувствовала холода и была в каком-то полубреду. Кружевной шарф давно упал с ее плеч и потерялся, на подоле платья повисли сосульки, при каждом движении звеневшие, как стеклярус, развившиеся локоны прилипли к вискам и покрылись инеем. «Река, спасшая меня во время пожара, станет моей могилой, — сжав зубы, решила Елена. — Нечего тянуть, вон черная дыра во льду!»

Она спустилась к реке, медленно пошла к проруби, опасаясь поскользнуться, и вдруг остановилась.

— Вот глупая! — Елена сипло рассмеялась. — Собралась свести счеты с жизнью, а боюсь разбить колено!

Она села, а потом легла на лед и начала в корчах кататься по нему, выталкивая из себя душивший ее истерический хохот. «Так будет лучше для всех!»

Тот факт, что мать и сын, не сговариваясь, сказали ей на прощание одну и ту же фразу, теперь чрезвычайно смешил. Впрочем, ее бы сейчас рассмешил любой пустяк, настолько взвинчены были нервы после кошмарного дня, начавшегося с посещения собственной могилы и кончившегося расторжением помолвки.

До проруби оставалось несколько шагов, и потому она не торопилась. Все было решено и кончено, и, осознав это, Елена наконец успокоилась. Она лежала молча, глядя на звезды, и вспоминала, что отец скончался от ран тоже ночью, лежа на телеге с соломой во дворе страшного дома мертвых. Наверно, он тоже смотрел перед смертью на звезды — его нашли с открытыми глазами, и старый Михеич, стянув с головы шапку, бережно их прикрыл мозолистой темной ладонью. Она вспомнила, как отдавала последние распоряжения Михеичу, играя в большую, взрослую барыню, как напоила Василису сон-травой…

Елена, стиснув зубы, громко застонала, так что стон эхом отразился от обледеневших берегов Яузы и уплыл вдаль по реке. Она вскочила на ноги и решительно направилась к проруби.

— Вот ты где, голубушка! — вдруг услышала она за спиной. — А я уж с ног сбилась! К Шуваловым бегала, Вилимку отрядила на поиски, мечусь-качусь по Москве, как гончий пес… Сердце мне шепнуло, куда ты бросилась. Куда ж еще и податься тебе, горемычной сироте!

Елена недоверчиво обернулась. Перед ней на льду топталось крохотное существо и от холода било себя ручонками по кукольным бедрам. Евлампия так спешила, что не успела даже надеть свою куцую шубейку, а только накинула на плечи шаль. «Господь не хочет моей смерти, — подумалось Елене, — и посылает ко мне ангела-хранителя в лице этой карлицы».

Она сделала шаг от проруби, и тут же в ее руку вцепились крепкие ручонки Евлампии.

— А вот я тебя к себе уведу, да чаем напою с малинкой…

Елена слушалась, как во сне, не понимая, куда идет и зачем. Ею овладело полное безразличие к своему будущему, а прошлое обрушилось у нее за спиной, как Яузский мост во время московского пожара.

Глава седьмая

Детские шалости и взрослые странности

Евлампия обитала в маленькой комнатке гостевого флигеля, предназначенной для прислуги. Туда-то, никем не замеченная, она и привела Елену. Гостье была предоставлена застланная домотканым покрывалом узкая девичья кровать, а хозяйка расположилась на старом, ветхом сундуке, из щелей которого сильно несло клопами. Присев на край постели, девушка впервые почувствовала тепло и содрогнулась. Пальцы рук и ног, начинавшие отходить от беготни по морозу, тягуче заныли, на полу возле туфелек и подола образовалась лужица. Она не замечала этого, оглядывая непривычную обстановку, в которую попала.

Ничто в комнате не говорило о том, что в ней обитает женщина. Здесь не было милых любому женскому сердцу мелочей, из которых даже при самых скромных средствах составляется уют. На подоконнике ни единого горшка с цветами, вместо них — неряшливые стопки книг, словно в жилище холостого учителя. Занавесок тоже не было ни на окнах, ни у дверей, не оказалось ни коврика на полу у постели, ни зеркала в углу, рядом с умывальным тазиком. Кровать, сундук, круглый стол и пара стульев — это была вся обстановка. Комнату не красила даже чистота, которую трудно сыскать в каморках прислуги, обычно неряшливой. Недавно выкрашенный пол, свежие обои, старательно выбеленный потолок придавали жилищу Евлампии не уют, а какой-то казенный вид, отчего комната казалась нежилой.

Однако не прав был бы тот, кто стал бы судить об отношении князя к дальней родственнице только по виду этого скромного жилья. Так захотела устроиться сама Евлампия, не привыкшая к роскоши и повсюду таскавшая за собой старый бабкин сундук, наполненный всяким хламом, еще в младенчестве ей завещанный. Где ставился этот сундук, там мгновенно образовывался и дом этой странной кочевницы. Иного уюта она попросту не приняла бы. Других наследств, кроме сундука, Евлампия не получила, хотя осиротела очень рано, лишившись в один месяц и отца, и матери, унесенных страшной эпидемией чумы. Старший брат Мефодий, унаследовавший их захудалое родовое поместье, не баловал сестрицу, держал ее впроголодь, а когда она достигла совершеннолетия, попросту попросил со двора. «Не серчай, Евлампиюшка, — проговорил он иудиным ласковым голосом. — Не прокормить мне тебя, душа моя. Сама знаешь, как добывается хлебушко-то наш насущный. Поищи-ка ты, милая, приюта у других родственников!» Родни, слава богу, было предостаточно — и во Владимирской губернии, где она родилась, и в Тульской, и в Тверской, да и в самой Первопрестольной. Долго скиталась Евлампия по домам родственников, числясь приживалкой у старух, нянчась с детьми у молодых, в качестве добровольной шутихи веселя домочадцев и гостей. Она нигде не задерживалась подолгу, потому что в силу своего характера не желала становиться рабой, всегда стремилась к независимости, а как мила богатому независимость в бедной родне — вещь известная. Наконец неуживчивая карлица попала к Белозерским. Она приходилась четвероюродной теткой княгине Наталье Харитоновне, это они выяснили в первый же вечер, покопавшись в общем генеалогическом древе. Княгине сразу полюбилась новая родственница за твердость характера и прямолинейность — качества, которыми сама она не обладала. Карлица стала ее компаньонкой. Князь не возражал, ему нравились шутки Евлампии, грубые и прямые. Тонкого светского юмора он не понимал, подозревая в нем подвох и злой умысел. Средств у семейства тогда на наемных дураков не хватало, и карлица служила единственной домашней забавой. А когда появились на свет Борисушка и Глебушка, дальняя родственница стала просто незаменимой. Такую заботливую няньку еще надобно было сыскать, и, главное, она ничего не стоила Белозерским, все равно что крепостная. Евлампия тоже прикипела сердцем к этой семье, и смерть Натальи Харитоновны стала для нее огромным горем, которого она не испытывала со времени похорон своих родителей. Теперь смыслом жизни карлицы стали ее пятиюродные внуки. Она обещала покойнице перед смертью не оставлять их ни при каких обстоятельствах и никому не давать в обиду, даже родному отцу — на этой части клятвы особо настояла Наталья Харитоновна.

В последние месяцы, когда благосостояние Белозерских приумножилось самым чудесным образом, Евлампия была на седьмом небе от счастья. Эти деньги означали прекрасное образование для Борисушки и надежду для больного Глебушки. Одному можно было нанять лучших учителей, а к другому пригласить лучших докторов. Однако с возвращением Елены, настоящей наследницы, в мечты Евлампии вкралось болезненное ощущение несправедливости и беззакония, которое совершается у нее на глазах. Никогда еще карлицу не обуревали столь противоречивые чувства. Она всем сердцем желала благополучия внукам, но при этом сострадала Елене, прекрасно сознавая, что князь своего не упустит.