Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет - Стогов Илья Юрьевич "Стогoff". Страница 12

Анна Ахматова писала в начале 1920-х: слова вдруг потеряли прежние значения и наполнились совсем новым смыслом. Раньше слово «сосед» означало что-то из области «добрососедских отношений». А теперь этим словом стали называть заклятого врага. Того, кто без твоего ведома вселится в твой дом и с кем отныне тебе предстоит делить скудные метры коммунальных квартир.

Самые большие и самые роскошные дворцы были отданы под учреждения культуры. А остальной жилой фонд просто достался классу-победителю. Огромные апартаменты петербургского центра были разгорожены на клетушки метров по десять – двенадцать. И в каждую такую клетушку новая власть переселила по семье с окраины. Развешенное в коридорах мокрое белье, обписанные парадные, запах подгоревшего жира на кухнях. Там, где до 1917-го жила одна семья, теперь жило человек пятьдесят. Доходило до того, что некоторым неженатым пролетариям выдавали ордер на заселение в ванную комнату. Пусть небольшое, зато собственное и почти бесплатное жилье. В этом случае владелец ордера спал прямо в ванне, а если кому-то из жильцов нужно было помыться, просто сворачивал матрас и ждал полчасика, стоя в коридоре.

Самой известной коммуналкой стало гигантское «Городское общежитие пролетариата», расположенное в здании прямо напротив Московского вокзала, где теперь находится гостиница «Октябрьская». Сокращенно общежитие называлось «ГОП № 1». По распространенной легенде, от этой аббревиатуры и происходит слово «гопник». К середине 1920-х в общежитии было прописано почти четыреста человек, средний возраст которых не превышал двадцати четырех лет. По большей части, уже к двум дня в здании не оставалось ни единого трезвого человека. Грабили «ГОПники» все, что рисковало приближаться к их логову ближе, чем на километр.

Мера по уплотнению задумывалась как временная, но просуществовала долго. В коммуналке на набережной Невы родился и я. Когда-то в моей квартире жил гетман Скоропадский, первый президент послереволюционной Украины. А к моменту моего рождения в ней были прописаны двенадцать семей. Несколько десятков жильцов.

Первые воспоминания моей жизни – огромные, больше пяти метров высотой, потолки с лепными ангелами. А еще – коридор, такого размера, что по нему можно было кататься на велосипеде. Я и еще двое мальчишек играли в этом гигантском коридоре в футбол, а взрослые нас совсем не замечали. Тараканы размером с мышь, один на сорок человек телефон, в туалет каждая семья ходит с собственным рулоном туалетной бумаги, восемь газовых плит на кухне и обои еще довоенной поклейки. Зато из окон этой квартиры была видна вечно серая Нева и крейсер «Аврора» напротив. Маленький, я часами лежал на подоконнике, смотрел на реку и город и чувствовал, что весь этот дождливый мир принадлежит мне.

2

В своих мемуарах литературовед Виктор Шкловский писал:

Светская жизнь понемногу возрождается. К середине 1920-х в городе имелось уже сорок шесть ресторанов. Самый роскошный располагался на Невском, слева от лютеранского собора Святого Петра. Первые годы после революции тут квартировала агитационная контора, выпускавшая революционные плакаты «Окна РОСТА». А теперь плакаты убрали и в здании снова открыли ресторан с дореволюционным названием «Доминик».

Одна из газет так описывала местную атмосферу:

От прежних хозяев в новом советском «Доминике» сохранился только ковер, по которому стадами скакали блохи. Но ресторан сразу стал считаться роскошным. Нэпманы приводили сюда молодых девушек, напивались и орали, чтобы девушки станцевали им канкан. Те стеснялись, но ножки все же задирали. Танцевать канкан тогда считалось верхом раскрепощенности.

Еще одно модное местечко располагалось на Владимирском проспекте, там, где в советские времена находился знаменитый пивбар «Жигули».

А если не хочется напиваться, можно было пойти в киношку. Их открылась целая куча – больше сорока мест. На Невском, где хозяева были побогаче, играть перед сеансами нанимали целые оркестры. В заведениях попроще ограничивались тапером. Именно с треньканья на пианино начинал в те годы молодой очкарик Митя Шостакович. Пленка во время сеансов постоянно рвалась, и зрители бурно выражали возмущение. Позже Шостакович вспоминал, что главным в его работе было вовремя увернуться, когда посетители начинали кидаться в сторону экрана мусором и бутылками.

Цирк Чинизелли на набережной Фонтанки все предыдущие годы простоял заколоченным. В 1919-м, когда к городу подходил Юденич, из него пытались сделать неприступный рубеж обороны: завалили снаружи мешками с песком, в каждом окне устроили по пулеметной точке. А теперь все это разобрали и заново стали проводить на арене рукопашные бои с денежными ставками. Каждый вечер перед кассами выстраивались многокилометровые очереди.

Именно в этом цирке, кстати, прошел и самый первый в СССР джазовый концерт. В 1923-м в молодую Республику Советов пригласили из Америки диксиленд в составе чуть ли не сорока чернокожих музыкантов. О джазе тогда мало кто слышал не то что в Европе, но даже и в самих США. То, что они играли, считалось в те годы очень прогрессивной музыкой угнетаемого в Америке меньшинства. Непонятно было даже, как произносить по-русски само название этой музыки. По крайней мере на афишах слово «jazz» в тот раз было транскрибировано как «жац», что, согласитесь, логично, ведь pizza мы же не читаем как «пизза», не правда ли?

А если не манят духовные утехи, можно предаться утехам плотским. Район Старо-Невского и Лиговского проспектов тогда был известен как центр торговли кокаином. Крышевал этот бизнес некий Вольман. Тут же, рядом с драгдилерами, тусовались и несовершеннолетние проститутки.

В 1924 году журналист «Красной газеты» писал:

Доход малолетней проститутки с Лиговки во времена НЭПа составлял 50 – 100 рублей в месяц. Для сравнения: работница фабрики зарабатывала 18 – 24 рубля. Так что нимфетки могли позволить себе и походы в кино, и покупку шоколада. Одна из малолетних проституток рассказывала милицейскому врачу: