Доктор Данилов в тюремной больнице - Шляхов Андрей Левонович. Страница 43

Вдобавок сотрудники медсанчасти еженедельно получали чудесные продовольственные заказы, что в то время, названное кем-то эпохой пустых прилавков, было большим подспорьем. В заказе непременно были: курица, две банки свиной тушенки, по баночке шпрот и тресковой печени, полпалки варено-копченой колбасы, полукилограммовый кусок сыра, двухсотграммовая пачка сливочного масла или бутылка растительного, килограмм леденцов и полкило шоколадных конфет, стограммовая баночка растворимого кофе и пачка индийского чая со слоном. Это гарантированный минимум, к которому прилагались сюрпризы: банка ананасового компота, джема или конфитюра, халва, лимонные дольки, икра минтая, под праздники и красная… Да при таких заказах, кроме хлеба, яиц и картошки с огурцами, ничего и покупать не надо было!

Мне сразу же удалось показать себя с лучшей стороны, и потому в мае 1991 года, сразу же после Дня Победы, меня назначили заведующей терапевтическим отделением. Великая радость оказалась недолгой, карьера короткой, потому что наш филиал вместе с поликлиникой пережил Советский Союз всего на два месяца. Я даже года не успела пробыть заведующей, вот как.

Время было шебутное: кто-то из-за границы товары возил, кто-то на рынке ими торговал, кто-то подался в бандиты и стриг первых и вторых. Медицина разом пришла в такой упадок, что смотреть было больно. Зарплаты задерживались, лекарств и шприцев не было, денег на питание нет, ничего нет. «Хождение по мукам», книга третья — «Хмурое утро».

Ощущения было как у пассажира, барахтающегося в океанской воде после кораблекрушения. Только что, совсем-совсем недавно, все было так хорошо, надежно и спокойно, может, не совсем хорошо, но в целом нормально, сейчас — страшно и непонятно, в какую сторону плыть, чтобы спастись, не потонув в бурном море жизни.

Поездки за товаром в Турцию или Польшу я в качестве занятия не рассматривала, так же, как и торговлю на рынке, работу массажисткой или сиделкой у богатеньких буратин. Даром я, что ли, проучилась восемь лет — шесть лет в институте и два года в ординатуре? Нет, я могла работать только по специальности — врачом. «Кто ищет — тот всегда найдет!» — напоминала я себе, продолжая поиски.

В какой газете я увидела объявление о том, что в следственный изолятор требуется врач-терапевт, я уже не помню, хотя полагалось бы ее сохранить на память. Но я тогда еще не знала, как сложится моя дальнейшая жизнь, не могла предположить, что приработаюсь в уголовно-исполнительной системе и осяду здесь.

Первое мое собеседование оказалось последним. Меня устроили условия, моего будущего начальника — моя кандидатура. Особенно ему пришлось по душе то, что у меня был опыт административной работы, пусть даже и не очень долгий.

На медкомиссии какая-то старая мумия, начинавшая чуть ли не при Ленине, долго придиралась к шумам в моем сердце, но я выбила у нее направление в госпиталь на эхокардиографию (эхокардиография — ультразвуковое исследование сердца). Тогда ее на каждом шагу, как сейчас, не делали. Она доказала, что шумело не у меня в сердце, а у мумии в ушах. На девятом десятке и у памятника Калинину можно шумы выслушать, как ни крути, атеросклероз дает о себе знать.

Начала я с самого низа — терапевтом в следственном изоляторе. Аттестовалась на лейтенанта, получила форму и начала привыкать к новой работе. Навидалась всякого, как с медицинской, так и с житейской точки зрения. Человек на воле и за решеткой — две большие разницы. Первое время даже на слезу пробивало, когда осужденные начинали о своих горестях рассказывать. Кого не послушай, все невинно страдают. А как заглянешь в личное дело, узнаешь, что невинный страдалец семью из четырех человек топором зарубил, чтобы деньги на опохмел найти. Не знаю, как другим, но мне за все время работы осужденных без вины не попадалось. Подследственные, которые ни при чем, попадались, но их потом освобождали или до суда, или прямо на суде. А уж кому срок дали, тот виноват, и нечего тут придуриваться и ангела из себя корчить.

Через два года я стала начальником здравпункта, заняла должность с капитанским потолком. На нее претендовало два старших лейтенанта, служивших дольше меня. Они посчитали себя обойденными, несправедливо обделенными, поэтому начали распространять обо мне не совсем лестные слухи. Ну что мужчины обычно говорят о женщинах, делающих карьеру? То, что делают они эту карьеру «передком, а не головой», в первую очередь, благодаря своей уступчивости, а не способностям.

Мало им стало сплетен, они начали пререкаться со мной по каждому поводу. Что ж, это мне было только на руку. Один, который был умнее, перевелся в Торжок после второго выговора. Другой, донельзя самоуверенный, вылетел с работы белым голубем с соответствующей записью в трудовой книжке. На прощанье я объяснила ему, что добилась повышения исполнительностью, организованностью, умением строить коллектив, готовностью к сверхурочной работе, беспрекословными выходами в выходные и праздничные дни, а также прочим своим достоинствам. В ответ он назвал меня сукой и ушел, громко хлопнув дверью.

Как меня только ни называли: и сукой, и цербером, и фурией, и змеей (гадюкой), просто сволочью. Брань на вороту не виснет, а негативное отношение подчиненных в какой-то мере способствует карьере. Любой руководитель понимает, что подчиненные любят только тех, кто с ними нянчится и дает им потачку. Строгого, требовательного руководителя любить не будут. Уважать непременно будут, потому что это происходит от страха, любить — нет. Толку-то мне с любви, ведь любят тебя до тех пор, пока ты во всем идешь навстречу и не наступаешь никому на хвосты. А стоит только надавить, как сразу же все заканчивается. Причем люди не разбирают, откуда спущен приказ. Ты его огласила и контролируешь исполнение — значит, ты виновата.

Начальник колонии привлекает аттестованных медиков к режимным мероприятиям — виновата Бакланова, при перезаключении трудового договора в связи с переходом на новую систему оплаты труда сняли сельскую надбавку в двадцать пять процентов — виновата Бакланова, зэк сбежал и всех, кого только можно, гонят на шмон или перекрытие дорог и вокзалов — опять виновата Бакланова. Как будто я на режимные мероприятия не выхожу, с меня надбавки никогда не снимали, в обысках я не участвую. Только охрану запрещено привлекать к режимным мероприятиям, потому что так особо оговорено. Всех прочих сотрудников не запрещено, значит, можно и нужно, если ситуация требует.

Странный народ пошел: одни запросы и никакой сознательности. Обязанностей своих никто не помнит, а права… Ночью разбуди, спросонья без запинки ответят, ничего не забудут. У меня на это ответ простой: советую вспомнить школьный курс оптики, что угол падения равен углу отражения. Как вы к нам, так и мы к вам.

Если сотрудник хочет, чтобы я блюла его интересы (я могу и в лепешку расшибиться, если надо), то и он мой интерес, интерес службы (ни о чем другом речи не идет) должен выполнять. Хотя лучше наоборот (здесь от перестановки слагаемых зависит многое) и короче: хорошая работа — залог хорошего отношения руководства. И никак иначе. А кто хочет качать права, пусть делает это дома или в поликлинику сходит и там отведет душу. Мне права качать бесполезно. Если я начальник, значит, я права. Хочешь меня переубедить? Стань для начала моим шефом, тогда и поговорим. Это не самодурство, а порядок и субординация. Тот самый стержень, на котором все держится. Начальник не обязательно должен быть умным, но он отвечает за все, и потому ему принимать решения, подчиненным — их исполнять. Уровень полномочий определяется ответственностью, кто скажет, что это не так?

Работал у меня один грамотный лейтенант, фельдшер Власов. Десять лет в системе, до этого на «Скорой» почти столько же отпахал, все знал и умел. Вредных привычек не имел, кроме одной: ходил с блокнотиком в кармане, куда были списаны все инструкции и приказы. Ну, не целиком, только то, что его касалось. Не понравится Власову какое-то распоряжение, достает сразу свой блокнотик и начинает нудить: «А согласно инструкции номер такой-то…» А то не знаю я эти их! Прекрасно! Но разве все можно предусмотреть?