Спасибо деду за Победу! Это и моя война - Махров Алексей. Страница 6

Миша угрюмо кивнул. Хорошо, что не стал препираться, не до того сейчас.

Целюсь в голову дальнему. Хотя это практически не имеет значения – второй ближе ко мне на пару шагов. Выстрел! Вот это удар – пробитая каска отлетает на три метра! Фашист оказался опытным – увидев смерть напарника, мгновенно, не потеряв ни одной секунды, бросился к ближайшему укрытию – домику обходчика. Молодец, на это я и рассчитывал! Впрочем, на случай если бы он растерялся, у меня имелся запасной план. Но раз уж все пошло, как намечено… Быстро меняю позицию – бегом, только слегка пригнувшись. С этой точки мне видна только часть фигуры противника, спрятавшегося за углом. Обозначаю свое присутствие (надо держать врага в напряжении) – стреляю в расплывающийся силуэт и, не дожидаясь результата, снова сломя голову бегу на третью позицию. Немец, выставив из-за угла ствол карабина, бабахнул куда-то в сторону залегшего Барского. То есть – по тому месту, откуда был произведен первый выстрел. Только бы Миша не запаниковал!

Уф! Добежал! Отсюда фасадная стена дома просматривалась как на ладони. И стоящий у крыльца немец представлял собой большую ростовую мишень. С такой дистанции я мог бить в любое место на теле, на выбор. А языки нам нужны? Нужны!

Выстрел! Фашист роняет карабин и, схватившись за плечо, сползает на землю, оставив на белой стене красную кляксу. Готов красавчик! Выскакиваю из-за дерева и мчусь к избе, контролируя каждое движение цели. Но солдат явно не готов геройствовать – сидит, зажимая рукой рану.

Добежав, ногой отбрасываю в сторону немецкий карабин. Его владелец поднимает на меня глаза. Сказать, что он удивлен, – ничего не сказать. Вылупил шары, словно приведение увидел! Ну да, я ведь выгляжу шестнадцатилетним пацаном. Я, в свою очередь, тоже внимательно разглядываю солдата – это мой первый увиденный вблизи враг. На вид – обычный человек, молодой парень лет двадцати. Черты лица правильные, глаза серые, слегка небрит – щетина светлая…

А хорошо этому арийцу сраному прилетело – морда бледная, как у покойника. Болевой шок. Как бы он раньше времени кони не двинул. Шприц-тюбиков с промедолом сейчас в аптечки не кладут, придется народным методом… Снимаю с пояса флягу и, резко сунув горлышко в кривящийся рот фашиста, вливаю в него граммов сто. Конечно, жаль переводить водку на эту тварь, но мне ведь и поговорить с ним надо. Ну, вроде отпустило – щечки порозовели…

– Мишка! – я распрямляюсь и машу рукой. – Дуй сюда!

Барский выносится из рощи, как спринтер на стометровке.

– Как ты их! Молодец! – на бегу восторженно орет мой товарищ.

– Давай-ка, бери винтарь, – я сую Мишке трехлинейку и горсть патронов. – И вставай на шухере!

– На чем? – оторопел Барский.

– Охраняй! Вдруг эти на броневике вернутся. Стрелять-то умеешь?

– Конечно! – немного обиженно ответил Барский, действительно привычно-отработанным жестом приоткрывая затвор, чтобы проверить наличие патрона в патроннике. Затем он пополнил магазин. Ну, в общем, понятно – сын офицера все-таки… В смысле – командира РККА.

– Отлично! Приглядывай за дорогой!

Так, с чего начнем? Снять ремень, на котором только небольшой патронташ с тремя кармашками и штык-нож. Эге, а где все остальное? Не с тридцатью же патронами он воевать собирался? Ладно, с этим можно разобраться потом, а сейчас нужно узнать – где его дружки и не свалятся ли они нам на голову в ближайшую минуту.

– Name, Dienstgrad, Regimentsnummer! Antworten, Arschloch! [1] – рявкнул я на немца, сопроводив слова мощным пинком ногой по ребрам.

Свободное владение немецким языком – добрая традиция моей семьи. Наша фамилия похожа на еврейскую, но на самом деле в предках у меня числились немецкие бароны с приставкой «фон». Причем самые настоящие, а не какие-то там «остзейские». Когда-то давно, в восемнадцатом веке, младший сын нищего баронского рода фон Глейманов поступил на службу к русскому царю. И все его потомки тоже отдавали свои жизни на русской службе. В общем, стали Глейманы простыми русскими людьми, даже приставка «фон» где-то потерялась. Один из представителей нашего рода, мой прадед, прапорщик военного времени, сделал в восемнадцатом году правильный выбор – вступил добровольцем в Красную Армию. И умудрился сделать карьеру – дослужиться до должности командира полка. Правда, сорок первый год прадед не пережил, доблестно погибнув где-то под Уманью. Однако любовь к «родному» языку он деду привил, а дед потом отцу, а уж после они оба – мне. Я даже учился не в простой, а в спецшколе, где все предметы преподавали на немецком. Так что «языком Гете и Шиллера» владел свободно. Что очень помогло мне десять лет назад – я получил хорошую работу в совместной российско-немецкой строительной компании. Меня даже три раза посылали в Ганновер на полугодовые «курсы повышения квалификации». И за время таких командировок я чрезвычайно обогатил свой словарный запас сленгом и ругательствами.

– Nicholaus Merten. Schutze. Und der Regimentsnummer sage ich nicht! [2] – огорошил пленный. – Wer seid ihr? Ihr seid doch keine Militaergeheorige! Wie habt ihr die Soldaten der Wehrmacht anzugreifen gewagt?! [3]

– Ах ты, сука… – почти весело сказал я, примериваясь хорошенько пнуть обнаглевшего ганса в раненое плечо. Чтобы сразу мозги прочистились. Но меня внезапно позвал Барский.

– Игорь! – каким-то странным голосом громко позвал Миша. – Игорь, подойди сюда!

Я резко встал и обернулся. Мелькнула мысль, что возвращаются немцы на броневике. И не одни, а с подкреплением. Но нет – Миша не смотрел на дорогу. Он в упор глядел на лежавший на клумбе ворох тряпья, вокруг которого пять минут назад фоткались фашисты. И что тут особенного? Я присмотрелся, и вдруг пелена упала с глаз – это был вовсе не тюк с тряпьем. Посреди желтеньких и красненьких цветочков ничком лежала женщина. А поверх нее лежала большая мохнатая собака. Так вот где смотрительница переезда и ее единственный защитник!

Причем креативные европейцы не ограничились простым убийством пожилой женщины и собаки. Из их трупов они создали артобъект – железнодорожнице подогнули колени и задрали юбку, а собаку разместили на ее ягодицах. Некрофилы, блядь…

Волна горячей ярости затопила мозг. Что-то изменилось на моем лице, да так, что Барский отшатнулся. Я на деревянных ногах шагнул к фашисту и без замаха ударил его в живот трофейным штык-ножом. Потом еще раз и еще… с проворотом, чтобы уж наверняка… С такими ранами он сразу не сдохнет, какое-то время помучается. Просто убить это… животное – подарить ему спасение. Нет, легко он не умрет! Эх, будь у меня хотя бы час… Он бы узнал, что мы в Сербской Крайне с боснийскими снайперами делали, когда они имели глупость попасться нам живьем…

…Горы, горы… Красивые они, заразы, вот до жути красивые, до дрожи, до смерти! А весной – особенно… Как же, мать его, назывался этот городок? Расстреляйте – не помню. Можно, я буду называть его «городок гаубицы»? Почему такое название? А потому, что именно в этом городке мы оставили одну из двух наших М-30. Микротрещины в наружном цилиндре накатника. После первого же выстрела начинал «плакать». Ну, капли гидравлического масла на поверхности. А в последний раз, при обстреле боснийских позиций, она так хорошо плюнула этим маслом, что у Витьки-Тракториста полщеки обожгло. В самую мордуленцию харкнула. И попала так точно, как снарядами никогда не попадала… Короче, мы ее на ремонт оставили. А сами дальше двинули. «Сами» – это шесть грузовиков, две пушки ЗиС-3, одна гаубица М-30 и три десятка лбов из той породы, которым дома не сидится, а все хочется отыскать приключений на свою жопу. Чем мы, собственно говоря, и занимались последние… ну, неважно сколько месяцев, на территории Республики Сербской, которая отделилась от Боснии и Герцеговины, которые, в свою очередь, отделились от Югославии.