Алиса в Стране Советов - Алексеев Юрий Александрович. Страница 51

— А кто сказал Бланш?.. Ла-Манш!.. Э… э, ди-манш, — сгустил красноту на щеках Чек. А Кот развязно сказал:

— Ему можно, деточка! Он слуга народа.

— Ну да! Я совершенно забыл, — погладил Кота лакей, борясь с желанием сделать тому больно. — Ведь Чек, деточка, не холуйский обрубок имени, не для удобства «Чек, сбегай», «Чек, подмети!», а Член Единой Концепции, — дополнил он свысока и обломок сигары из жилетки достал: — Огонька не найдётся, мадам?

— Тоже мне Черчилль! — фыркнул Кот. — Не тем концом берёшь.

— Эту сигару, — смущённо и оправдательно произнёс для Алисы Чек, — мне подарил старый и верный друг Страны Советов — кхм, забыл фамилию — вкупе с борцом — жаль, не помню имя — против размещения игральных автоматов в Монако.

— Ладно-ладно, — перебил Кот. — Ворованную сигару надо прикуривать от краденой спички.

«Они сейчас подерутся… и мне достанется!» — испугалась Алиса. Она уже знала, насколько опасно в Стране Советов свидетелем быть, и сказала поспешно:

— Простите, что мешаю вам выяснять отношения, но мне хотелось бы заглянуть в Дом Советов.

— Эт-то ещё зачем!? — позабыл про сигару Чек.

Алиса знала, что лучше сказать: «Буфетом интересуюсь, товарищи!». Но не обученная звать лакеев товарищами и негожая бескофузно врать, она по-детски призналась:

— Во-первых, хочется посмотреть на Кухарку, которая будет управлять Государством.

— Ну, этого у нас сколько угодно. Навалом! — самодовольно вымолвил Чек. — А что во-вторых? В третьих?…

— А во-вторых, я у вас тут совсем запуталась и нуждаюсь в советах, — сказала Алиса и покраснела.

— Праувильный цвет лица выбрала девушка, — промурлыкал Кот. — В Доме Советов дают советы, как исправлять промахи на ошибки.

— И… и это естественно! — улыбчиво придавил Коту лапу Чек. — Не ошибается только тот, кто ничего не делает. А мы только и делаем, что всё время что-нибудь делаем.

— Или нет, — сказал Кот, лапу отдёргивая, и взроптал: — Не бей Кота поперёк живота мокрым полотенцем!

— Демагогия! — полез на Кота башмаком Чек. — С полотенцами у нас напряжёнка не потому, что их нет, а потому, что умываемся часто. Раз — и утёрся! Два — и что ж делать!?

— Я пошутил! Отпустите! — взвыл прищемлённый Кот.

— Отпустите! Это же так больно… — заступилась в слезах Алиса.

— Ещё бы! — скроил обиженное лицо Чек, с Кота не слезая, — больно видеть, как некоторые Коты нарочно лезут нам под ноги, чтобы вызвать сочувствие Запада и очернить нашу победную поступь.

— Отказываюсь… Отказываюсь от полотенца! — простонал Кот.

— Ну вот, давно бы так «умылся»! — освободил Кота подобревший Чек. И Алисе дверь приоткрыл:

— Пройдёмте, гражданочка, в помещение — там тепло, светло и мухи не кусают. На тоже-мне-Герцогиню советую внимания не обращать. Сосредоточьтесь для полноты восхищения на Кухарке.

«Тоже мне?? Наверно, это брошенная Наполеоном француженка, дочь герцога Тожемне», — подумала Алиса и вошла в то, что Чек называл помещением.

В просторном зале клубился дым, и в нём едва различалась буфетная стойка, на которой стояли та-редки с патронами без пуль. А возле них толпились стрелки, палившие по мишеням, вправленным для чего-то в спасательные круги с надписью «НАША ЦЕЛЬ».

— Стрельба должна быть экономной, — разъяснил Алисе немыслимые патрончики Чек. — Потребности ой-ё-ёй! А в случае промаха ещё и кастрюли лудить приходится. С того и свинцовая напряжёнка.

Позади стрелков на кривом табурете и в неудобном, как броня, пиджаке сидела Кухарка и укачивала младенца баюкалкой:

«Но пиджаки не свистят, кажется? — затруднилась Алиса. — Разве когда худые карманы…» — И сказала вслух: — Ну и пиджак!

— Из длинного короткое и дурак сделает! — огладила себя не без удовольствия Кухарка.

— Длина естественна, — заторопился Чек. — Это для орденов, для наград. Без орденов управлять невозможно.

— Шапо! — вскричал Кот, изображая лапой будто шляпу перед Чеком снимает. — Каково сказано?! Орденов у нас больше, чем пиджаков!

«А хорошо это или плохо?» — заколебалась Алиса и тут заметила, что кухаркин младенец подмигивает ей как-то по-взрослому и завёрнут вместо пелёнок в гербовую листовку с прописью «КОДЕКС ЧЕСТИ».

«Опять напряжёнка», — смекнула Алиса, учась помалу здешнее арго понимать, и углубилась из любопытства в буквы помельче.

«Советский человек должен быть сильным, красивым, — прочла она на боку ребёночка, — готовым посвятить себя делу социализма и своей страны, отдающим себя работе, которая приносит радость и экономический эффект…».

Дальше текст уходил под попку младенца и скорее всего был размыт, потому что малютка простудно чихал и визжал беспрерывно, отчего личико его морщилось и недовольно кривилось.

— Ему пелёнки надо сменить, — сказала Алиса раздумчиво, — иначе он не станет красивым, сильным.

— Обойдётся, — постановила Кухарка. — Армия сделает человеком любого.

— Вот, деточка! — восхищённо задрал палец Чек. — Чувствуете, что значит государственный подход?

— А-а-пчхи! — перебил младенец и так оглушительно, что даже стрелки притихли и тут же вдруг заскандалили:

— Так невозможно работать!

— Пулю сдуло, товарищи!

— Наказать… задать поросёнку перцу!

Ребенок перепугался, обмочил слова «радость» и «эффект», после чего запищал:

— Виноват, граждане! Больше не буду-у-у… исправлюсь…

— А-а, зассанец, не любишь! — напустились ещё пуще стрелки. — Перцу ему! Красного перца в нюхалку!

— Че-пу-ха! — сказала Алиса по-взрослому. — Разве перцем чихание остановишь? Это форменный произвол.

Наступило неловкое молчание. И тогда Чек к стрелкам шагнул:

— Вы что же это себе позволяете при посторонних? — процедил он сквозь золотые зубы с клеймом «Четвертое Управление». — Какого перца вам нужно?! Если сдувает пулю, возьмите поправку на ветер и помножьте на выпитое вчера.

— Дак мы…

— Да мы всегда никогда… — замялись стрелки.

— Кончай персимфанс! В ружьё! — отрубил Чек и тоном экскурсовода с Алисой заговорил:

— Леди и коммунисты, уважаемые господа! Произвол у нас давно остался за килем «Авроры». Уничтожен — не боюсь этого слова — мирным залпом крейсера по несогласным, и теперь…

— Два мира, два сортира, — самодовольно внесла Кухарка. — У нас бесплатно и сколько хошь.

— Голос народа окреп в сражениях, кхм-кхм, не знает полутонов, — пояснил Чек мимолётно. — Так вот, вернёмся к произволу. Если ваша, простите за крейсерскую прямоту, власть — организованное насилие, то наша — самообслуживание. Да, да! Добровольное и сознательное подавление в себе своих же инстинктов. Вот что мило, дамы! Вот что дорого, господа! Не ждать, пока кто-то тебя извне трах-бабах! Куда попер, олух!? А самого себя — к ногтю: эт-того мне нельзя, эвон-то вредно, а того-сего я и сам не хочу, потому как цель моя — сила унд красота при максимальной экономии горюче-смазочных материалов.

— Ещё бы! — влистила Кухарка. — Надо меньше пить!

Чек досадливо искривился, пошевелил губами и так сказал: — Что ж, разумно, хм, свежо, но не исчерпывающе… — И, вразумляюще Кухарку глазами сверля, дополнил: — И если кто с инстинктами совладать не может, кхм, чихает на всё подряд, то тут на перчик можно не поскупиться, всыпать… Ферштейн?

— Ещё бы! — фыркнула с пониманием Кухарка. — Ферштейн… Эйнштейн… их и дробью неплохо.

— Шапо! — взревел восхищённо невидимый Кот.

Чек смутился неописуемо. А Кот высунулся из-за колонны и как ни в чем не бывало сказал:

— Господа, я хоть и не Эйнштейн, но решительно нихт ферштейн, как можно инстинкт задавить? Меня вон от мышей отлучили, на репу перевели. Но мысленно по ночам я всё-таки…