Толстой-Американец - Филин Михаил Дмитриевич. Страница 11

Получается, что на старте экспедиции, в первые месяцы 1803 года, кое-что можно было сделать иначе — так сказать, более разумно. И тогда, вероятно, не случилось бы впоследствии на российских кораблях «некоторых обстоятельств», а заодно и «недоразумений и неприятных объяснений» ^[132] ; не произошло бы самоубийства офицера; не расплодились бы в изобилии несусветные анекдоты.

И, вдобавок ко всему, не довелось бы принципалам страдать разлитием желчи и нервными расстройствами; не пришлось бы им денно и ношно интриговать, срываться на крик, опускаться до шпионства, угрожать друг другу, а потом, поостыв, оберегая честь мундира и собственное благополучие, дружно браться за малопочтенное занятие — выискивать козла отпущения,единственного виновника драматических происшествий.

В перечне лиц, уходивших в плавание на фрегате «Надежда», капитан-лейтенант Крузенштерн отдельным параграфом перечислил персон, «принадлежащих к свите посланника, камергера Николая Петровича Резанова». Вторым в этом реестре (вслед за майором свиты Ермолаем Карловичем Фридерици и перед надворным советником Фёдором Павловичем Фоссе) значится граф Фёдор Толстой ^[133] . Мельком было сообщено о «нахождении» нашего героя «при японском посольстве» и в его формулярном списке, составленном в 1811 году ^[134] . А из других источников нам становится понятнее, какподпоручик лейб-гвардии Преображенского полка Фёдор Иванович Толстой очутился на корабле, подле Ивана Фёдоровича Крузенштерна.

Уже известный читателям воспитанник Морского кадетского корпуса художник граф Ф. П. Толстой признавался на страницах мемуаров, что имел неподобающую для мореплавателя слабость: он, к сожалению, «сильно страдал морского болезнию при малейшей качке во время морских походов» ^[135] . А его дочь, М. Ф. Каменская, поведала в «Воспоминаниях» следующее: «Когда папенька, по невозможности выносить морскую качку, вынужден был отказаться от назначения в кругосветное плавание вместе с Крузенштерном, то на его место в это плавание был назначен двоюродный брат его, гр<аф> Фёдор Иванович Толстой» ^[136] .

Понятно, что назначение могло бы произойти и помимо воли графа Фёдора, но другой осведомлённый современник уточнил: «Гр<аф> Толстой, служивший тогда в Преображенском полку, испросил(выделено мной. — М. Ф.)позволение участвовать в экспедиции» ^[137] . Явно не случайно и всезнающий Ф. В. Булгарин назвал попавшего на отплывающую «Надежду» Толстого «волонтёром» ^[138] , то есть добровольцем.

По всей видимости, наш герой одним из первых узнал от двоюродного брата, с которым тесно общался, о внезапно открывающейся вакансии — и, окрылённый, тут же бросился хлопотать. Можно предположить, что весомое или даже решающее слово за рвущегося в плавание молодого человека замолвил очень влиятельный родственник — граф Пётр Александрович Толстой, тогдашний военный генерал-губернатор Петербурга: сановник не упускал случая «порадеть» тому или иному «родному человечку». (Об «отцовских» услугах графа П. А. Толстого, причём как раз по морскойчасти, писал и Ф. П. Толстой ^[139] .) Нам, кстати, известно, что и некоторые другие лица были включены в заветный перечень путешествующих исключительно благодаря родственным связям. (Допустим, мачеха юных кадетов О. и М. Коцебу, живших потом на фрегате «как кошка с собакой» ^[140] , приходилась сестрой Крузенштерну.)

Всё происшедшее летом 1803 года напоминало сказку: подпоручик граф Фёдор Толстой, по-прежнему облачённый в Преображенский мундир, вдруг оказался в раю,в компании бывалых мореходов, среди «молодых благовоспитанных особ», намеревающихся искать приключений на казённый кошт и играть необременительную роль «кавалеров посольства». При этом граф, «как сухопутный офицер, не входивший в состав флотских чинов экспедиции, был непосредственно подчинён Резанову», — резонно подчеркнул историограф посольства в Японию ^[141] .

Данное обстоятельство, которому Толстой сначала вряд ли придал значение, оказалось, как мы увидим, крайне важным.

В первые дни августа 1803 года ^[142] в Кронштадт прибыл император Александр Павлович (кстати, акционер Российско-Американской компании), который осмотрел «Надежду» и «Неву», принял рапорт капитан-лейтенанта Ивана Крузенштерна и приветствовал всех членов экспедиции, в том числе и кавалеров посольства. Визит царя, завершившийся торжественными его проводами, криками «ура» и ружейными залпами, символизировал, что приготовления завершены и получено августейшее соизволение на отплытие.

По позднейшим уверениям Николая Резанова выходит, что он «ещё до путешествия <…> на кронштадтском рейде» давал Крузенштерну «прочесть высочайше пожалованную инструкцию и указы» о верховных полномочиях посланника. Имевший свои бумаги и своё мнение капитан-лейтенант оправдывался тем, «что он продержал их, но не читал» ^[143] .

«Августа 7-го по полуночи в 9 часов переменился ветер от SW к SO, и в 10 находились мы уже под парусами. В сие время прибыл на корабль адмирал Ханыков пожелать нам счастия и проводил нас до брандвахты, стоявшей на якорях в 4 милях от Кронштадта. День был самый прекрасный и тёплый, термометр показывал 17 градусов…» — так начал свой рассказ о путешествии капитан-лейтенант Крузенштерн ^[144] . А Лисянский вспоминал: «Выйдя в открытое море, я приказал собрать всю команду на шканцах. Первым моим долгом я счёл нужным указать каждому, сколь продолжительно и с какими трудностями сопряжено предпринятое нами путешествие. А потом советовал им жить между собою дружески, соблюдать всевозможную чистоту, а больше всего быть послушными своему начальству» ^[145] .

За два с лишком века, минувших с того незабываемого августовского дня, образовался огромный корпус литературы, посвящённой первому российскому плаванию вокруг света. Сюда вошли и записки современников, и впечатляющие научные труды, и бесчисленные работы литераторов. Разнообразные достижения участников морского похода давно и досконально проанализированы и оценены по достоинству. Думается, что указанное обстоятельство избавляет автора настоящей книги от необходимости излагать те или иные общеизвестные факты. Держа в уме панегирики, мы можем целиком сосредоточиться на событиях спорных и малоисследованных, напрямую связанных со скромным кавалером посольства графом Фёдором Толстым, — на событиях, которые бросили тень на достославную экспедицию.

Уже через неделю после выхода из Кронштадта, в виду острова Готланд, случилось прискорбное происшествие, воспринятое многими как дурное предзнаменование. С палубы «Невы» упал в море опытный матрос Усов, и хотя, по утверждению Лисянского, «в ту же минуту употреблены были все средства к его спасению, но всё было безуспешно» ^[146] . Крузенштерн назвал этот эпизод «печальным приключением» ^[147] , а Лисянский многозначительно обмолвился в своих «путешественных записках» о «первом несчастье».