Толстой-Американец - Филин Михаил Дмитриевич. Страница 16

На фрегаты повадились плавать многочисленные депутации «недурных» островитянок — по характеристике Лисянского, «венерино войско» — с недвусмысленными предложениями, которые тот же Коробицын определил так: «Показывая разными пантомимами знаки о склонности своих слабостей» ^[191] . Моряки с превеликой охотой приглашали почти обнажённых, намазанных кокосовым маслом туземок погостить денёк-другой. Нравы местных жителей оказались на удивление либеральными: в частности, братья сожительствовали с сёстрами, у многих женщин имелось по два мужа, а понятие супружеской измены трактовалось ими расширительно и своеобычно. Доселе жившие автономно японцы приобщились к развлечениям россиян и позже восхищались: «До самого отъезда женщины очень охотно оставались всё время у нас и заботились о всех нас, как бы наши жёны» ^[192] .

«Фёдор Иванович не преминул воспользоваться их визитом», — безапелляционно заявил в XX столетии С. Л. Толстой ^[193] , и надо признать, что в данном случае биограф навряд ли ошибся.

Удивили участников экспедиции и тела взрослых нукагивцев, испещрённые «разными узорами». «Искусство сие, составляющее некоторый род живописи, — читаем у Крузенштерна, — нигде не доведено до такого совершенства, как на островах Вашингтоновых; оно состоит в том, что прокалывают кожу и втирают разные краски, а обыкновенно чёрную, которая делается после тёмно-синею. Король, отец его и главные жрецы отличаются тем, что расписаны темнее прочих. Все части тела их украшены сим образом. Лицо, глаза, даже и те места головы, на коих острижены волосы, покрыты сею живописью. <…> Расписывают тело своё не прямолинейными начертаниями и изображениями животных, как то делают на островах Сандвичевых, но употребляют улитковые и другие кривые линии, располагая их на обеих сторонах тела. У женщин расписаны только руки, уши, губы и весьма немногие части тела. Люди нижнего состояния украшаются такою живописью мало, б о льшая же часть оных совсем не расписываются. Из сего заключать должно, что такое украшение принадлежит знатным особам или людям, имеющим перед другими особенное отличие» ^[194] .

В «Журнале первого путешествия россиян вокруг земного шара…» Ф. Шемелина о татуировках островитян сказано следующее: «Вся роскошь в украшении себя состоит в разрисовании тела и лица разнообразными фигурами в буро-синий цвет.

Знатные имеют особливые знаки, отличающие их от простолюдинов. Рисунки их хотя собственного вкуса, но так правильны и приличны каждому члену тела, что нельзя придумать лучше. Король и знатные люди, а паче старики, больше всех испещрены, отчего и кажутся они совершенными африканцами; но есть много и таких людей, а паче молодых, которые не имеют на себе ни одной ещё черты» ^[195] .

Колоритны строки о «насечках» из «Записок» другого приказчика, Н. И. Коробицына: «…Тело всио по древнему уже их обыкновению истатуено, или насечено разными фигурами с чорной краской с искусством препорцыальности, что между ими и почитается наилучшим украшением и отличием их преимущества» ^[196] .

И Лисянский уделил пристальное внимание «татуировке», описав её примерно теми же словами, что и Крузенштерн. В завершение же темы капитан-лейтенант «Невы» добавил: «Этот обычай сперва показался мне странным, но напоследок телесная пестрота островитян казалась мне весьма красивой» ^[197] .

В записках Ивана Крузенштерна, касающихся «тату» (именно так, в ту пору ещё непривычно для путешественников, называли своё «искусство» туземцы), есть особенно интересный для нас фрагмент. Вот что сообщил мемуарист:

«Между нукагивцами находятся великие искусники в ремесле сём. Один из них, быв у нас на корабле во всё время нашей здесь бытности, находил много для себя работы, потому что почти каждый из корабельных служителей приглашал его к сделанию на нём какого-либо узора по его искусству» ^[198] .

Но не только простолюдины захотели навсегда сохранить чудн у ю память о пребывании среди дикарей. Крузенштерн умолчал о том, что кость с острыми зубцами, вправленная в тонкую бамбуковую палочку, оставила свой вечный след и на атлетическом теле графа Фёдора Толстого. Кажется, наш герой оказался единственным среди «благородных» путешественников, кто — потехи ради или по какой иной причине — возжелал приобщиться к касте испещрённых каннибалов. Само собой разумеется, что подпоручику мечталось быть разукрашенным если не по-королевски, то хотя бы максимально почётно.

(Через четверть века М. Ф. Каменская оказалась в царскосельском доме на обеде, после которого дядюшка — в который уже раз — демонстрировал обществу нукагивскую «живопись». Распахнув рубашку, Толстой «открыл свою грудь и выпятил её вперёд. Все за столом привстали с мест и начали внимательно разглядывать её: вся она сплошь была татуирована. В самой середине сидела в кольце какая-то большая пёстрая птица, что-то вроде попугая, кругом какие-то красно-синие закорючки… Когда все зрители достаточно нагляделись на рисунки на груди, Фёдор Иванович Толстой спустил с себя сюртук и засучил рукава рубашки: обе руки его тоже были сплошь татуированы, на них вокруг обвивались змеи и какие-то дикие узоры… Дамы охали и ахали без конца <…>. Когда Фёдор Иванович покончил с дамами, кавалеры увели его наверх, в светёлку к дедушке (А. А. Толстому. — М.Ф.), и там снова раздели и разглядели уже всего, с ног до головы…» ^[199] .

Если сравнить описание М. Ф. Каменской с вышеприведёнными наблюдениями Крузенштерна и Ф. Шемелина, то станет ясно, что король людоедов Тапега Кеттонове был испещрён «узорами» всё же в большей степени, нежели граф Фёдор Толстой. Однако нашего героя умелец с острова татуировал как «знатную особу», что тоже должно было льстить подпоручику.)

«Надежда» и «Нева» покинули бухту Тайо-Гое 18 мая 1804 года «при весьма худой погоде» и пошли по направлению к Сандвичевым островам.

После всех происшествий на Нукагиве Николай Резанов затворился в каюте и не показывался на палубе.

По кораблю между тем поползли зловещие слухи, что на посланника готовится покушение. Это известие, переданное Резанову сердобольными матросами, окончательно добило камергера, и он, как оповестили кавалеры команду, слёг в постель. «Дух его лишился всей бодрости, после того воображались ему одни только ужасы смерти и ежеминутные о том опасения, — писал в „Журнале“ соратник Резанова Ф. Шемелин. — Он при малейшем шуме, стуке на шканцах или в капитанской каюте произошедших, изменялся в лице; трепетал и трясся; биение сердца было беспрерывное. Он долгое время не мог приняться за перо и трясущимися руками что-либо изображать на бумаге; здоровье его в продолжении пути до Сандвичевых островов сколько за неимением свежей пищи, а больше от возмущения душевного и беспокойств разного рода, так изнурилось и изнемогло, что мы опасались лишиться его навеки» ^[200] .

25 мая 1804 года в три часа пополудни путешественники сызнова перешли экватор.

Сам Резанов через несколько месяцев докладывал, что за всё случившееся он «заплатил жестокою болезнию, во время которой доктор ни разу не посетил меня, хотя все известны были, что я едва не при конце жизни находился. Ругательства продолжались, и я принуждён был, избегая дальних дерзостей, сколь ни жестоко мне было проходить экватор, не пользуясь воздухом, высидеть, никуда не выходя…» ^[201] .