Толстой-Американец - Филин Михаил Дмитриевич. Страница 47

Случались у нашего увлекающегося героя и другие ночные неудачи, игрецкие банкротства. (Вспомним, что и женился-то он, согласно легенде, после ужасного проигрыша.) Вопреки мнениям критиков, московский «картёжный вор» далеко не всегда брал верх над иррациональным Случаем.

Тузы и дамы порою были к нему явно недоброжелательны.

Ларчик открывается просто: существовали тогда «разбойники» поизощрённее и понаглее Американца. Эта публика — В. С. Огонь-Догановский и прочие — подчас «исправляла ошибки фортуны» ещё лучше, чем игравший с ними граф Фёдор.

Запечатав одно из своих писем двадцатых годов, Американец, неисправимый остряк, надписал сверху: «Его сиятельству милостивому государю князю Василью Фёдоровичу князю <sic>Гагарину в собственные ручки» ^[608] .

Само же послание приятелю наш герой начал с такой настоятельной рекомендации:

«Милостивый государь князь Василей Фёдорович! Приемля истинно сердечное участие в завтраке, вашем сиятельством предложенном, непременною обязанностию поставляю предложить вам: выверять до совершенной точности часы, по оным ровно за полчаса опустить устрицы в самую холодную воду, в коей бы столько было опущено соли, сколько морская вода по вкусу оной в себе заключает. Верьте, ваше сиятельство, что сие открытие истинно мне принадлежит…»

А в постскриптуме граф Фёдор счёл нужным поместить следующие строки: «Я сделал пробу устрицам и признаться должен, что вы совершенно правы насчёт их превосходной свежести, а я, спорив противу вас, виноват; но, о Боже! Естли б я всегда мог только так быть виноват!» ^[609]

Это толстовское письмо, посвящённое устрицам, — почти идеальный пролог для этюда.

Вышло так, что Американцу не удалось стать знаменитым стихотворцем, однако он таки стал настоящим поэтомв иной области — гастрономической, где занял, как выразился князь Павел Вяземский, «авторитетное положение» ^[610] и снискал себе непреходящую славу.

Тут репутация отставного полковника вне всяких подозрений. «Не знаю, есть ли подобный гастроном в Европе, каким был граф Ф<ёдор> И<ванович> Т<олстой>, — восхищался Ф. В. Булгарин. — Он не предлагал большого числа блюд своим гостям, но каждое его блюдо было верх поваренного искусства» ^[611] .

Кулинарному искусству граф с упоением служил со времён гвардейской молодости [612]и до последних месяцев жизни.

Американец жил открыто и считался на редкость — даже по московским меркам — хлебосольным хозяином. Колдуя над меню, он никогда не скупился — и, мягко говоря, не жаловал тех, кто экономил на снеди. (А скряжничала, в частности, одна из толстовских тётушек, графиня Степанида Алексеевна Толстая, «богатая барыня», которую граф Фёдор прозвал очень зло — «сливной лоханью». «За ужином садилась она обыкновенно особняком у дверей, чрез которые вносились и уносились кушанья, — потешался над дамой в записках князь П. А. Вяземский. — Этот обсервационный пост имел две цели: она наблюдала за слугами, чтобы они как-нибудь не присвоили себе часть кушаний; а к тому же должны были они сваливать ей на тарелку всё, что оставалось на блюдах после разноски по гостям, и всё это уплетала она, чтобы остатки не пропадали даром» ^[613] . В письме князю П. А. Вяземскому от 23 ноября 1818 года Американец мимоходом заметил, что «тётушка меньше изволит трескать» ^[614] .)

Немало имелось в древней столице ненасытных утроб, многие столы в городе ломились от лакомств, то и дело обновлялись здесь рекорды обжорства, а вот обилием тонких артистов — ценителей яств — Москва особенно похвастаться не могла.

Обеды же, которые закатывал Фёдор Иванович, были по части подаваемых блюд («статьи поваренной») столь изысканны, эстетичны,что даже оставили след в отечественной изящной словесности.

Так, В. Л. Пушкин (маявшийся от болезни) в послании графу Фёдору (1816) сокрушался об уплывших от него аппетитных стерлядях:

П. А. Вяземский (по словам его сына Павла, Фёдор Толстой оказывал на князя Петра Андреевича «гастрономическое влияние» ^[616] ) в стихах 1818 года констатировал, что приятель — «граф природный брюхом», непревзойдённый ценитель кулебяк и «жирной стерляди развара». Далее князь обращался к Американцу подобострастно:

В заключение «кухонной» части стихотворного послания автор, тоже большой любитель «жирных и смачных трапез» ^[617] , молил оказать ему крайне важную услугу — найти ст о ящего повара (за которого князь готов был выложить тысячу рублей):

Однако Американец ничем не смог помочь бедствующему П. А. Вяземскому. «Как ты, с твоим умным умом, хочешь иметь повара за тысячу рублей! — удивлялся граф Фёдор в ответном письме, которое датировано 23 ноября 1818 года. — Нет, Вяземской, за невозможное и не берусь. Мы не в том веке живём, чтобы за тысячу рублёв можно было нанять одну токмо честность, в поваре же, сверх сей потерянной добродетели, нужно: Гений, который ниже опытностию не обретается; просвещение, на которое потребны неусыпное старание, долгое время и проч., проч. Вот тебе в чёрствой прозе сухой отказ на прекрасную твою стихотворную просьбу» ^[619] .

Мастерство повара (а таковой у графа имелся), конечно, значило многое, оно являлось «статьёй первенствующей», но активное, творческое участие самого Американца, разработавшего вдобавок собственную идеологию чревоугодия,всё же играло в процессе создания кулинарных шедевров решающую роль. «Столовые припасы он всегда закупал сам, — вспоминал Ф. В. Булгарин. — Несколько раз он брал меня с собою, при этом говоря, что первый признак образованности — выбор припасов кухонных, и что хорошая пища облагораживает животную оболочку человека, из которой испаряется разум. Например, он покупал только ту рыбу в садке, которая сильно бьётся, то есть в которой более жизни. Достоинство мяса он узнавал по его цвету и т. п.» ^[620] .