Толстой-Американец - Филин Михаил Дмитриевич. Страница 82
Не забывай меня, когда глубокое страдание, и грусть, и горькая скорбь наполняют твоё тихое, доброе сердце, гнетут твою тёплую душу: о, знай, что далеко от тебя, при свете звёзд, молится за тебя сердце, твердит вечно вздыхающее сердце: « Не забывай меня!»
Не забывай меня, когда за горною вершиной склоняется солнце и из-за тёмной зелени дерев мерцает луч месяца. Тогда мечтаешьты в блаженном спокойствии, и тихо, тихо навевает тебе, что в дали от тебя говорит чьё-то сердце: « Не забывай меня!»
Не забывай меня и тогда, как, призывая к Богослужению, величественно звучат колокола, и ты, обвиваемая белым покрывалом, идёшь в дом Господень. И если тогда прикасается к тебе лёгкое дуновение, то верь, что и я также молюсь пламенно; да, верь, что, молясь, сердце моё твердит: « Не забывай меня !»
Не забывай меня, когда я вскоре буду покоиться в глубоком и прохладном лоне тихой и верной матери-земли; когда я буду спать под печальным мхом! О, когда придёт и последний час мой, то и тогда ещё я буду помнить о нашем дружеском союзе; о, верь, что и тогда это сердце, переставая биться, будет твердить: « Не забывай меня!»
По цветущему лугу струится серебряный источник; при журчащей его волне расцветает милый голубой цветок: он так любит цвести на сетующей, томящейся груди; он, наполняя наше сердце тихим наслаждением, возносит нас в лазурную даль.
В этом нежном, милом цветке, в святилище груди его, дремлет — заметная лишь тому, кто чист душою — целебная сила для всякой раны.
Когда проходишь мимо его, при ночном мерцании звёзд, овладевает тобою какое-то божественное предчувствие, — и он один улыбается тихо в высоком, божественном величии.
Вдруг развёртываются его лепестки, и из колеблющегося стебелька, в блестящей одежде, возносится тихий, улыбающийся ангел!
С голубых высот улыбается нам нежный, милый и прекрасный малютка; вокруг него носится розовое сияние; волосы его искрятся звёздным венком.
Крылья его ослепительной белизны. Он может преодолеть и самую жестокую грусть; он наполняет чистою радостию богов верную грудь человека с помыслами благородными.
На каждую кровавую рану сердца льётся бальзам из уст его; и в лилейной руке малютки скоро согревается и самое больное сердце.
Нежные щёчки милого малютки горят от сердечного желания отвеять от нас слёзы и вздохи и видеть нас радостными и счастливыми.
Он же усмиряет и мои робкие желания, осушает горючие мои слёзы, — и жизнь мне теперь весело улыбается, ибо исполнилось желание сердца!
Нет, я уже не в силах более терпеть: слишком у меня тяжело на сердце! Погас свет надежды: сердце моё разрывается от сладостной боли: жребий мой — есть тихое страдание в тихом лоне уныния.
Нет, я уже не в силах более терпеть: у меня слишком тяжело на сердце! При тихих тенях сумрака, когда свет со тьмою сливаются вместе; при лучах Феба, при утренней звезде — вечно я порываюсь в даль!
Нет, я уже не в силах более терпеть: у меня слишком тяжело на сердце! Да, с каким некогда блаженством, упоением и негою поверглась я в море любви: а теперь бурно влекут меня, на жестокое страдание, волны её.
Нет, я уже не в силах более терпеть: у меня слишком тяжело на сердце! Несите же меня скорее к берегу, несите меня к той земле желанной… Но нет, вы не внемлете мольбам моим: мне не видать страны любви!
Нет, я уже не в силах более терпеть: у меня слишком тяжело на сердце! Ах! неужели никакой тихий блеск не покажет мне, хотя на короткое время, моего счастия! Неужели мне вечно плакать и страдать? неужели вечно будут чуждаться меня игры и радости?
Нет, я уже не в силах более терпеть: у меня слишком тяжело на сердце! Так разорвись же от сего сладостного страдания, моё покинутое, бедственное, пламенеющее сердце! И если уже ничто не может дать отрады твоему горю, то разорвись, разорвись же в объятиях тихого сна смерти!
В траве цветистого ковра, при тихом сумраке вечера, чистый весенний воздух напоён благоуханием фиалки.
Она, стыдясь лучей солнечных, цветёт потаённо в долине, и лишь тихого света луны не боится этот цветок.
Нежный цветок, ты сходен с любовью, которая также желала бы остаться тайною; но влажный свет очей и грудь, разрывающаяся от вздохов, обнаруживают её: запах, разливаемый тобою в весеннем воздухе, — есть дыхание сладкой любви, которая бы иначе осталась безвестною.
Издалека несутся к тебе тихие и долетают к тебе лёгкие, слабые, робкие звуки; может быть, ты внемлешь им с сжатым сердцем и не знаешь: откуда летят они? Ах! они летят от меня!
Несись, песнь моя, в даль, ибо любят внимать тебе, хотя ты и безыскусственная песнь: ты песнь истинной любви; о! даруй же, даруй же сладостный покой верному, далеко от меня бьющемуся сердцу!
Скажи тихо, песнь моя, скажи шёпотом (как то обыкновенно делает любовь), скажи от меня в стране далёкой, что «быть верною одному сердцу составляет для меня всегда высочайшее наслаждение как вблизи, так и вдали».
Прости, прекрасный свет! прости в последний раз; прости, тёмный лес, прости и ты, глубокая долина!
Прости, светлый источник, прости, тихий ручей: как часто за струями твоими следила, вздыхая, томящаяся душа моя.
Ах! как часто воспевала я тихое наслаждение вашими прелестями, и как часто звучала здесь песнь из глубины весёлого сердца!
И когда я буду схоронена здесь, то повесьте на ветвях древа печали данную мне богами тихую и сладостную мою лиру.
И будет слышан шелест в ветвях дерева над одинокою могилой, и, подобно мечтам любви, будет что-то веять среди лёгких ароматов цветов.
Подобно лёгким весенним ветеркам, носящимся по струнам эоловой арфы, и нежно, и тихо извлекающим из неё глубоко таящуюся её душу; подобно лёгким благоуханиям цветов, тихо несущимся в эфир и нас с собою возносящим и наполняющим сердце наше блаженством — И Ваши сладостные звуки пробуждают в глубине сердца дремавшие в ней струны, чуждые внутренней жизни своей; и Ваши нежные, прекрасные песни наполняют грудь новою радостию, новым блаженством.
И меня дарите Вы этими песнями, сими высокой прелести исполненными песнями; но что мне предложить Поэту — не знаю! У меня есть только одна песнь: дерзну ли её принести в знак сердечной благодарности? Я не умею петь звучно, — но мой голос исходит из глубины сердца!
Есть одна слеза, которая вечно струится: эту вечно струящуюся слезу никакая нежная рука осушить не в силах; и хотя взор горит радостию, но эта слеза всё блистает в очах.
И хотя бы сердце билось так тихо, как вздох весеннего ветерка; хотя бы жизнь, казалось, была так сладостна, как цветок; но эта слеза всё блестит в очах.
Пусть утро с первым своим румянцем приносит радость; пусть надежда тихо улетает вместе с вечером; пусть тёплым потоком сердца будет наслаждение; эта слеза всё блестит в очах.
О! этой слезой, которая никогда не дремлет в страдании и пролагает себе путь в самой радости — о! такой благословенной слезой плачем мы при сладостном воспоминании о любви!
Когда ты услышишь вздохи соловья среди нежных жалоб умирающих цветков; когда, при отлёте радости, я подаю тебе увядающую кипарисную вязь, — о! знай тогда, что быстро утекает жизнь: что я в последний раз плакала и любила.
Когда ты увидишь, что розовый свет блестит вокруг тебя в цветах самых ярких; когда увидишь, что ярко-цветная вязь нежно обвивает грудь твою: то знай, что минули все мои страдания, что тёплые наслаждения небес — удел мой.