Владетель Мессиака. Двоеженец - де Монтепен Ксавье. Страница 26

Рауль вышел из комнаты. Оставшись один с графом Шато-Мораном, мнимый доктор объявил ему серьезным тоном:

— Ваша дочь находится под влиянием романтических идей. Этот неизвестный, спасший жизнь графине Одилии, очень может быть, и составляет настоящую причину болезни.

Старик задрожал, услышав это.

— Я уже подозревал нечто подобное, — прошептал он. — Найдите средство вылечить ее. Вы найдете, я вас прошу!

— По крайней мере, постараюсь. Но мне необходимо прежде осмотреть больную.

— Идите за мной, я провожу вас.

— Осмотр с вами не поможет, а повредит.

— Что вы говорите?

— Я должен экзаменовать больную без свидетелей.

Шато-Моран рассердился и воскликнул:

— Как? Она моя дочь, и я, отец, не могу присутствовать!

— При вас она будет молчать.

— А вам, доктору, вы полагаете, она выскажется откровенно?

— В этом я почти уверен.

— Это самомнение. Кто вы такой, что рассчитываете так смело на се доверие?

— Я не человек, а наука, не имеющая пола. Наука проницательна и умеет хранить тайны. Она прямо не выскажется, но я угадаю.

После минутного размышления Шато-Моран произнес:

— Видишь, доктор, я одинок и стою у гроба. Жена, которую я любил более всего на свете, умерла рано; сын убит на войне. Братья умерли: один зарезанный врагом, другого унесла эпидемия. Осталась у меня одна дочь, я люблю ее больше жизни; сами ангелы могут позавидовать ее добродетели и чистоте. Сжалься над нею! Сжалься надо мной! Спаси ее, если возможно. Ах, если Бог ее возьмет у меня, я перестану верить Богу. Не удивляйся, доктор, слыша от меня богохульные речи. Ужасные несчастья тяготят мою душу. Мысль потерять ее, единственное утешение моего изболевшего сердца, туманит рассудок и путает мою мысль.

Старик зарыдал, говоря эти слова.

Самые дурные люди иногда имеют минуты духовного просветления; слушая жалобы и видя слезы отца Одилии, Каспар д'Эспиншаль почувствовал возрождение в своем сердце чувств, давно умерших; на его глазах навернулись слезы, он уже готов был все открыть огорченному отцу, но вдруг на ум ему пришли слова, сказанные про него старым графом кавалеру Телемаку де Сент-Беату.

— Я употреблю все старания вылечить вашу дочь! — холодно произнес он. — Велите меня проводить в ее комнату.

Шато-Моран колебался еще несколько секунд, наконец решился.

— Может быть, будет и лучше, если я не буду с тобой, доктор, — сказал он. — Остаюсь здесь. Возвращайся скорее и успокой меня.

— Через полчаса я буду обратно.

Бедный отец вздохнул, отворил двери и позвал интенданта, приказывая ему отвести доктора в комнату Одилии. Затем он упал в кресло и в жестокой тревоге ждал возвращения доктора Лагульфа.

XXV

Приблизившись к дверям комнаты Одилии, Каспар д'Эспиншаль почувствовал, как кровь прилила к его сердцу. Он оперся о ручку дверей. Из дверей вышла горничная и, узнав по платью доктора, хотела идти и предупредить свою госпожу, но мнимый доктор остановил ее, заявив, что желает войти один.

Одилия бледная, с распущенными волосами сидела в большом кресле, обложенная подушками. В руках у нее была книга; голова девушки бессильно упала на грудь.

Услышав звуки этого голоса, знакомого ее сердцу, она быстро подняла голову, с живостью взглянула на входящего, но не издала ни единого звука, не сделала ни одного движения. Она точно окаменела.

Граф запер двери и бросился перед ней на колени.

— Одилия! — воскликнул он страстно. — Видишь, я у ног твоих. Без тебя я жить не могу и пришел сказать это. Я на все рискну, моя любовь все сможет сделать. Скажи слово, твои люди явятся. Я жажду смерти и лучше мне умереть у твоих ног, по крайней мере, ты меня пожалеешь.

Одилия не ответила. Глаза ее на мгновение закрылись, она вздохнула глубоко и в ужасе поглядела в сторону окна.

— Я жду твоего приговора, Одилия.

И голова Каспара д'Эспиншаля еще ниже опустилась к ногам девушки.

— Граф Каспар д'Эспиншаль, я вас люблю и потому умираю, — был ответ несчастной. Голова ее поникла на подушку кресла; она упала в обморок. Эфир, поднесенный к носу, привел ее в себя. Открыв глаза, Одилия ласково поглядела на Каспара д'Эспиншаля и произнесла:

— Уйдите, оставьте меня одну. Я вас люблю, но потоки крови разделяют нас. Не желаю, чтобы малейшая обида была причинена вам в этом доме. Но прошу вас, уйдите. Видите ли, у окна стоит высокая бледная женщина и зовет меня? Это моя мать! Это смерть моя!

Граф задрожал.

— Видение это три дня уже как преследует меня, — продолжала Одилия голосом все более и более слабеющим.

— Я не верю в эти ужасные видения, — прервал ее Каспар д'Эспиншаль, беря за руку. — Моя дорогая! Я уверен в одном: ты завтра будешь здорова.

В глазах Одилии еще виделось недоверие.

— Да, ты будешь здорова. Но умоляю тебя, отвечай мне! Ради Бога, скажи хоть слово.

— Говори. Каспар, говори. Мне слышать твой голос — счастье.

— Ангел! — воскликнул пылкий влюбленный и поцеловал руки дрожащей девушки.

Напрасно она пыталась вырвать свои пальцы из мощных рук графа. Но по мере, как он сильнее сжимал ее нежную руку, ей казалось, будто новая жизнь вступает и разливается по ее организму. Блуждающие взоры сделались покойны, бледные губы и щеки окрасились розовым цветом, а прерывистое дыхание стало нормальным.

Ласки возлюбленного возвращали ей жизнь.

В упоении, дрожащая, пылающая любовью, под влиянием чувств, которых не понимала, не старалась даже понять, тем более сопротивляться, Одилия склонила голову на плечо Каспара д'Эспиншаля.

— Я люблю тебя, — шептали ее губы. — О, зачем же горе разделяет нас.

— Оно не должно нас разделять. Наши отцы ненавидели друг друга, вели вековую войну. Зачем нам им подражать? Я люблю и уважаю твоих родных, обожаю тебя. И неужели отец твой потребует от меня ответа за грехи моих предков? Меня не было на свете, когда началась злосчастная вражда. И только ради того, что я ношу имя д'Эспиншалей, меня надо проклинать! Одилия! Скажи, достаточно ли любишь меня, чтобы мне довериться?

— Чего ты хочешь от меня?

— Обещания.

— Какого?

— Прежде всего, ты должна быть здорова.

— Ты уже меня вылечил.

— Будешь весела, как прежде.

— Буду, если ты желаешь. Но ты, мой друг, мой Каспар, что будет с тобой?!

Не отвечая на это восклицание, Каспар д'Эспиншаль достал из кармана флакон и, подавая его, прибавил:

— Друг мой! Ты требуешь отдохновения, выпей это лекарство.

Беспрекословно Одилия протянула прекрасную руку и выпила поданную жидкость. Через минуту голова ее бессильно опустилась на подушки и она уснула, прошептав:

— Ах, как моя голова тяжела!

Каспар д'Эспиншаль, посмотрев несколько мгновений на спящую, подошел и отворил окно. Небо было покрыто тучами, и ночь темна. Достав из-под кафтана шелковую лестницу, он привязал ее к оконному переплету и три раза легонько ударил в ладони.

Лестница выпрямилась в ту же минуту, и в окне появился Эвлогий. Граф показал ему рукой на спящую девушку, дикий человек схватил ее, как ребенка, на руки и исчез во мраке ночи.

Мнимый доктор Лагульф вошел в залу, где его ожидал Шато-Моран в смертельном беспокойстве. Подавая ему ключ от комнаты Одилии, он сказал с совершенной серьезностью ученого доктора:

— Она спит. Не надо се будить, и я вам отвечаю за полное выздоровление.

Простившись с хозяином, Лагульф обещал быть завтра.

Только через час после его отъезда заметили исчезновение Одилии. На полу нашли письмо Каспара д'Эспиншаля, то самое, которое Бигон передал девушке и которое выпало из ее носового платка, когда Эвлогий уносил ее.

XXVI

Наутро после описанного нами дерзкого похищения в замке Мессиак господствовало необыкновенное волнение. Делались приготовления для празднования свадьбы графа Каспара д'Эспиншаля с девицей Одилией Шато-Моран.