Кровавое дело - де Монтепен Ксавье. Страница 39
— Я вся к вашим услугам, monsieur Леройе. Что вам угодно?
— Я хотел бы пойти сегодня вечером в театр, с моим другом, — указал он на Жака Бернье. — Я только что из кассы театра…
— Где вы не нашли ни одного билета.
— Ни одного! Но мне сказали, что, может быть, вы в состоянии обеспечить мне два местечка.
— Действительно, мы откупили часть мест, чтобы доставить удовольствие нашим клиентам и избавить их от хлопот. Так если вы не будете очень требовательны, то, пожалуй, я могу помочь.
— Я буду требователен, если попрошу вас дать мне два кресла в оркестре?
— Нет, нисколько. Я сейчас же дам вам их! — И кассирша подала два билета. — Вам известно, что цены на места сегодня выше? Мы заплатили за каждое кресло по семь франков. Следовательно, вы должны мне четырнадцать.
— Вот они. Благодарю вас тысячу раз за вашу любезность. Я вам очень признателен!
С этими словами нотариус положил билеты в карман и вернулся к Жаку Бернье.
Итальянец все слышал.
«Они идут сегодня вечером в театр, — проговорил он про себя. — Значит, Жак Бернье изменил свое намерение и не уезжает ночью. Черт побери! Ведь если он поедет днем, все рухнет!»
В это время оба друга принялись громко разговаривать. Пароли прислушался.
— А жаль, что мы не можем поужинать с тобой после спектакля, — говорил Леройе. — Это напомнило бы нам дни нашей юности.
— Ты знаешь, что это совершенно невозможно! По выходе из театра у меня только и хватит времени сбегать в гостиницу за чемоданом. Вот когда ты поедешь в Париж и привезешь сына, мы будем ужинать, сколько твоей душе угодно. Я заранее приглашаю тебя в Cafe-Anglais.
— Принимаю твое приглашение, — сказал, смеясь, нотариус, — и не забуду воспользоваться им. Думаю, что ты не останешься жить в Батиньоле.
— Конечно! Я перееду немедленно и сообщу тебе свой новый адрес.
Пароли вздохнул с облегчением. Нотариус и его друг выпили зеленого шартреза и вышли из кафе.
«Бесполезно теперь следить за Бернье, — подумал итальянец, — стоит только подождать его сегодня вечером на вокзале!»
Он потребовал счет, уплатил, вышел и направился к отелю.
Погода стояла холодная. Мрачные свинцовые облака облегали небо и превращали день в сумерки. Пронзительный ветер дул с востока, и все предвещало сильную снежную вьюгу.
Хоть и тепло одетый, Анджело Пароли прозяб, а холод все усиливался. У него оставалось еще немного денег на покупку пледа, и потому он зашел в первый попавшийся магазин.
В семь часов он пообедал и уплатил по счетам, сказав, что уезжает в Макон, куда призывают его неотложные дела.
Племянник madame Фонтана должен был, как нам известно, уехать утром 11 декабря к своему другу Рене, чтобы отправиться вместе с ним на охоту.
Леон Леройе был страстный охотник, но еще новичок. Для него предстоящая охота являлась запретным и большим наслаждением. Целиться в кабана, а не в жаворонков, единственную дичь, которую он до той поры стрелял, — какое счастье!
— Милое дитя, — сказала тетка за завтраком, — приближается минута разлуки, не опоздай на поезд, иначе придется ждать до следующего вечера.
— Еще успею, дорогая тетя, — ответил Леон, с утра казавшийся озабоченным и встревоженным.
— Ты знаешь, что поезд не станет ждать!
— Конечно, но мне не хочется уезжать, не испросив у вас одной милости…
— Какой?
— Позвольте проститься с mademoiselle Эммой-Розой…
— Да ты, кажется, твердо решил сделать меня своей сообщницей! — воскликнула madame Фонтана со смехом. — Ты виделся с ней уже два раза! Еще вчера ты долго с ней разговаривал… Довольно… Может быть, даже слишком. Мне совесть не позволяет…
— Милая тетя, я уеду с печалью на сердце, — с живостью перебил Леон. — Сегодня ночью я видел очень дурной сон, и на душе у меня — мрачные предчувствия.
— Сон… предчувствия… Разве ты стал суеверен, бедняжка Леон?
— Конечно, нет. И обычно я не придаю снам никакого значения, но подробности сегодняшнего были так живы, что запечатлелись в моей памяти и сильно напугали. Это впечатление не изгладилось, а так же живо, как и в минуту пробуждения, и, чтобы успокоиться, мне необходимо увидеть Эмму-Розу.
— Но что же приснилось тебе такое ужасное? — спросила madame Фантана, невольно уступая при виде волнения племянника.
— Я видел, что какой-то человек вонзает нож в грудь Эммы-Розы, я хотел броситься к ней на помощь, но, не знаю, каким образом, меня тоже ударили, и я оказался в луже крови, которая окружала нас обоих. Я в испуге проснулся, покрытый холодным потом и охваченный мрачными предчувствиями, от которых до сих пор не могу отделаться.
— Вот бессмыслица-то! Самый глупый сон! Эмма-Роза в моем доме в полной безопасности, и угрожающие ей несчастья существуют только в твоем воображении! Прогони поскорее мрачные мысли! Эмма занимается, и я положительно отказываюсь вызывать ее из класса. В известной мере я одобряю твое желание жениться на этой девочке, прелесть, грацию и нравственные качества которой оцениваю вполне, но пойми, что я не стану играть сомнительную роль, служа ширмой твоему ухаживанию.
Леон опустил голову, не произнося ни слова. Тетка продолжала:
— Я скажу Эмме-Розе, что ты просил передать ей почтительный поклон, и больше не прибавлю ни слова. Я тебе обещала, что подумаю о твоих мечтах и по мере возможности помогу их осуществить. Обещаю еще раз, имей доверие ко мне и предоставь действовать. Ну, взрослый младенец, поцелуй меня и уходи поскорее.
Леон печально вздохнул, целуя тетку.
— Я уезжаю несчастным! — прошептал он.
— Ба! Езда по железной дороге образумит тебя.
Молодой человек надел сумку, взял ружье и с тяжелым сердцем отправился в дорогу.
Когда он пришел на станцию, дали сигнал о прибытии поезда. Он только успел взять билет, как закрыли кассу. Минуту спустя он уехал в Сен-Жюльен-дю-Со.
Расстояние от станции Ларош до цели его путешествия равнялось только двадцати километрам. Через сорок минут Леон уже был на месте.
Рене Дарвиль ждал его на платформе.
— Пунктуален, как солдат! Браво! — воскликнул Рене Дарвиль. — Надеюсь, ты не завтракал в Лароше?
— Нет, уже завтракал.
— Это ничего не значит, можно и вторично. Нас ждут! Есть у тебя багаж?
— Нет!
— Так поторопимся же!
И два друга пошли по направлению к городу. Родительский дом Рене находился на окраине, почти в деревне. Леон взял под руку товарища.
— Наша охота не отменена? — спросил он.
— Нет, все, как было условлено.
— Кабаны…
— Их много, по-видимому. Наше rendez-vous назначено на ферме моего дяди, находящейся на опушке леса.
— Пойдем мы туда сегодня?
— Нет, завтра. За два часа до рассвета мы пустимся в дорогу вдоль железнодорожного полотна и прибудем таким образом на ферму. Там позавтракаем и разойдемся каждый на предназначенный ему пост.
— Эта охота для меня — настоящий праздник! — воскликнул Леон.
— Для меня также, уверяю тебя. Мы позабавимся хорошо. Нам не будет жарко: барометр быстро опускается, и стрелка указывает на снег.
— Что до этого! Я тепло одет.
— Это главное! Кстати, как поживает твой отец?
— Как нельзя лучше.
— Согласился он наконец на твой отъезд в Париж?
— Не без труда.
— А! Тем лучше! По крайней мере мы не расстанемся.
— Я сам этого желаю; кстати, я думал об одной вещи, которую, вероятно, ты одобришь.
— Если предлагаешь ты, будь уверен заранее — одобрю. В чем дело?
— Кто нам помешает нанять маленькую квартирку пополам, когда мы приедем в Париж? Мы меблируем ее экономно. Это избавит нас от необходимости жить в гостинице, где всегда очень дорого и скверно. Мы постоянно будем вместе, разделяя и нужды, и удовольствия, и отдых.
— Твоя мысль уже не раз приходила мне в голову, мой милый Леон. Я нахожу ее вполне блестящей и поэтому соглашаюсь на все от всего сердца! Ты не можешь себе представить, до чего мне хочется поскорее в Париж, чтобы самому увидеть Латинский квартал, о котором так много говорят. Он ужасно влечет меня! Да и тебя, вероятно, так же?