Администрация леса - Чадович Николай Трофимович. Страница 6

– Готов согласиться с вами, что цветы рвать нельзя. Ведь впоследствии они могут дать семена, родить новую жизнь. Но в данном случае этот пример не совсем подходит. Я никоим образом не мешаю продолжению рода. Это то же самое, что остричь овцу или выдоить корову. Мы добудем только то, что и так обречено на гибель в течение нескольких ближайших суток.

– Это действительно так? – Верховный подставил ухо Трижды Дубу и, получив от него исчерпывающую информацию, удовлетворенно закивал тяжелой квадратной головой. – Ну, если так, то совсем другое дело. Хотя понять вас все равно трудно. Одному нужны белые, другому рыжие! А совсем недавно проходил какой-то тип, просил лицензию на добычу слона. Как вам это нравится?

– Слоны у нас не водятся, – подал голос мальчик, едва заметным среди буйной растительности.

– Разве? – удивился Верховный, а Трижды Дуб сделал за его спиной страшные глаза. – Тогда, возможно, он имел в виду тех слонов, которые содержатся в зоопарках. Они, кажется, тоже числятся по нашему ведомству.

– И вы разрешили?

– Не помню. Впрочем, скорее всего – нет. Разрешать что-либо не в наших правилах. Гораздо мудрее запрещать. Ведь вам только дай волю! Представляете последствия? Про насилие и хаос я уже не говорю. Но что останется от справедливости, краеугольного камня нашей морали? Вы об этом никогда не задумывались? А зря! Ведь свобода и справедливость понятия несовместимые.

В условиях свободы сильные начнут обижать слабых, хитрые – обманывать доверчивых, умные – издеваться на дураками. Мир держится исключительно на запретах. Сними сегодня все ограничения – и завтра человечество погибнет. Запрещать, запрещать и еще раз запрещать – вот наш девиз. А если иногда что-то можно разрешить – мы разрешаем. В условиях строгого контроля и при условии выполнения всех рекомендаций. Например, как в вашем случае. Вам это, надеюсь, понятно?

– Понятно, – сказал отец. – Нет ничего дороже справедливости. Главный враг справедливости – свобода. Ограничивать свободу можно запретами. Чем больше запретов, тем меньше свободы, а следовательно – больше справедливости. Итак, максимум справедливости может быть достигнут только при условии полного запрета.

Трижды Дуб смотрел на них, словно хотел обратить взглядом в пепел. Верховный задумчиво пожевал губами, поскреб переносицу, словно пытаясь поймать какую-то ускользающую мысль, и изрек:

– В общих чертах правильно. Приятно побеседовать с умным человеком… Так значит, помощником вахтера вы не хотите?

– Нет, премного благодарен.

– И даже на парадном выходе?

– Нет-нет. Образование, знаете ли, не позволяет. Да и здоровье тоже.

– Жаль. Многие наши корифеи начинали именно с этого… Ну, что же, ваша просьба будет удовлетворена. Лицензии получите завтра. Остальное зависит от вас. Желаю удачи.

Спустя некоторое время они, вдыхая бензиновую гарь и смрад разогретого асфальта, сидели на бетонной скамейке в тени вознесенной над улицами монорельсовой железной дороги и разговаривали, стараясь перекричать грохот непрерывно снующих над их головами составов. Мальчик пил лимонад из пластмассового стаканчика.

– Тот дядя добрый? – спросил он.

– Нет, он самый злой из всех. Иначе он никогда не сидел бы в этом кабинете. Трудно даже представить, через что он перешагнул, пробираясь туда, скольких людей обманул и предал, сколько раз торговал своей совестью, сколько раз унижался, наушничал, клеветал. После всего этого нельзя оставаться добрым человеком.

– Но ведь он разрешил нам пойти в лес!

– Мы слишком далеки от него, слишком ничтожны. И никогда не сможем претендовать на то, что имеет он, а ему не нужно ничего нашего. Ему нет от нас ни пользы, ни вреда. Как от слепых бездомных котят. Но случается иногда, что и самый злой человек бросает бездомным котятам колбасную шкурку. Хочешь еще лимонада? Ты честно заслужил его сегодня.

К лесу их доставил чадящий и разболтанный автобус, мотор которого стучал на подъемах, как сердце накануне третьего инфаркта. Полуоторванная выхлопная труба висела у него под брюхом, как потроха смертельно раненного зверя.

Пассажирский салон был переполнен. Сразу два места в первом правом ряду занимала женщина невероятной, прямо-таки пугающей толщины. Ее, нетранспортабельную, как Царь-колокол, с великим трудом запихала в автобус многочисленная родня. Невозможно было даже представить, для чего она пустилась в это полное опасностей путешествие. Не исключено, подумал отец, что родственники отправили ее в лес обманом или силой, надеясь, что она оттуда никогда не вернется.

Отцу пришлось взять сына на колени, чтобы уступить место щуплому, но еще крепкому и жилистому старичку, все лицо которого состояло как бы из одних углов – острый нос, острый подбородок, хрящеватые острые уши, из которых торчали клочья серой нечистой ваты, колючие глазки, глубоко упрятанные под седыми кустиками бровей.

С полдюжины самых нерасторопных пассажиров так и остались стоять в проходе, ухватившись за поручни. Пустовало лишь крайнее от окна кресло в левом первом ряду. Оно было аккуратно обтянуто целлофаном, сверкало новенькой кожей и являло разительный контраст всем другим креслам, выцветшим и продавленным.

– Папа, а почему там никто не сидит? – поинтересовался мальчик. – Может, это детское место?

Отец, на глазах которого только что развернулось немало сцен, своим драматизмом напоминавших борьбу матросов гибнущего судна за места в последней спасательной шлюпке, и сам не мог понять столь странную ситуацию, однако, судя по тому, что никто из пассажиров, – а многие тут были явно не в первый раз, – не посмел даже прикоснуться к загадочному креслу, тут имел место какой-то чрезвычайно строгий, почти сакральный запрет, нечто вроде полинезийского табу.

Ясность внес старичок:

– Это место Верховного Администратора! А вдруг он захочет прокатиться в лес именно на этом автобусе!

– А если на другом? – спросил отец.

– В каждом нашем автобусе есть персональное место для НЕГО! А как же иначе! – неподдельное мистическое восхищение звучало в словах старика.

Он долго еще вещал что-то восторженное, но маловразумительное, из чего отец смог понять только две вещи. Первое: старик и сам всю жизнь прослужил в Администрации леса сначала лифтером, потом курьером, а впоследствии и фельдъегерем (доверять Администрации почт было бы так же глупо, как садиться играть в карты с шулером). Пребывая в этой должности, он снискал особое расположение высшего начальства и теперь, находясь на пенсии (в резерве без снятия с учета, как он выразился), экс-фельдъегерь, благодаря своим прошлым заслугам, имел раз в два года право на лицензию с пятидесятипроцентной скидкой. Второе: Верховный Администратор – умнейший, добрейший и образованнейший человек, чему есть масса примеров. (Пример номер один: каждый год он пристраивает к зданию Администрации то новый этаж, то дополнительное крыло, то флигелек, так что число служащих постоянно растет, причем это благотворно сказывается на моральном климате коллектива.)

В автобусе постепенно установилась относительная тишина. Угрюмые, изнервничавшиеся накануне, плохо выспавшиеся пассажиры или дремали, или боролись с зевотой. Лишь экс-фельдъегерь продолжал бормотать что-то хвалебное о своем кумире. Слушая пример номер десять (Верховный сумел так запутать Администрацию распределений, что все фонды, начиная от канцелярских скрепок и кончая горячими обедами, поступают им сейчас в двойном количестве, так что служащие не только обеспечены вдоволь всем необходимым, но даже могут приторговывать на стороне), отец уснул.

Разбудил его сын.

– Папа, просыпайся, мы почти приехали!

Отец рукавом протер слегка запотевшее стекло и увидел стеку. Не стену леса, а просто стену. Трехметровой высоты ограждение из колючей проволоки и густой металлической сетки. Эта стена отделяла лес от всего остального мира.

Глухие железные ворота, на которых огромными буквами было выведено по трафарету «Въезд запрещен», сами собой поползли в сторону, как только автобус повернул к ним, съехав с главного шоссе. Отец даже удивился простоте, с которой они проникли сюда: никто не задал ни единого вопроса, даже не проверил документы у водителя. Однако автобус тут же остановился, едва не упершись бампером во вторые ворота, точно такого же вида. Первые ворота тем временем уже закрылись, и они оказались как бы в ловушке – спереди и сзади крашенные в серый цвет, кое-где тронутые ржавчиной железные конструкции, вверху переплетение колючей проволоки, по бокам кирпичные стены с одной-единственной узкой дверцей.