Военные загадки Третьего рейха - Непомнящий Николай Николаевич. Страница 42

10 марта, вернувшись из Хоэнлихена, Керстен зашел в мою комнату и сказал, что Гиммлер ожидает меня завтра для консультаций. Поскольку слишком рано было бы требовать от меня последней серии заказанных астрологических отчетов, я рассудил, что эту встречу устроил Шелленберг, которого я не видел уже месяц. Но ошибся и понял это только на следующий день. В десять утра на присланном из штаба Гиммлера «фольксвагене» мы покинули Гарцвальд. Наш путь пролегал через Менц, Фюрстенберг и Равенсбрюк, к тому времени ставшие практически прифронтовыми районами. На Запад тянулись длинные колонны беженцев, на обочинах валялись дохлые лошади, придорожье пестрело на скорую руку сколоченными крестами с именами замерзших в пути стариков и детей.

Когда выезжали из Гарцвальда, зарядил меленький дождик, все вокруг заволокло туманом. Но вскоре небо прояснилось, выглянуло солнце, позолотив своими лучами поля и озера Бранденбурга. Начиналась распутица, дорога становилась непроезжей. За Менцем шоссе было сильно разбито; рытвины, ухабы, воронки, брошенные машины затрудняли движение. И все же наш изрядно потрепанный «фольксваген» выдержал. Ближе к Хоэнлихену дорога стала сносной.

Еще в пути я выяснил, что этот визит мне устроил не Шелленберг, а Керстен. Я был крайне удивлен инструкциями, которые он начал давать мне, предваряя предстоящую беседу с Гиммлером. Я, со своей стороны, намеревался вручить Гиммлеру — по просьбе Шелленберга — несколько астрологических отчетов, в числе их универсальный гороскоп на 1945 год, а затем вновь завести разговор о необходимости устранения Гитлера и незамедлительных переговоров о капитуляции. Давая мне инструкции, Керстен заметно нервничал. «Послушайте, дорогой друг, — говорил он, — вы должны воспользоваться новым гороскопом, дабы убедить Гиммлера, что мои переговоры с Гиллелем Сторхом важны и для него. Поддержите мой проект, чтобы я смог уломать Гиммлера и получить от него письменное обещание, которое я бы передал Гиллелю Сторху в Стокгольме». В былые времена уловки Керстена обычно проходили, ибо Гиммлер, как большинство запуганных людей, когда они болеют, должны в ком-то чувствовать опору. Свой выбор он остановил на массажисте. И хотя Гиммлер был тогда в очень плачевном состоянии, все же Керстену не удалось воспользоваться этим и добиться освобождения большого числа евреев. Гиммлер шел на мелкие уступки и согласился освободить всего несколько заключенных.

Между тем Керстен продолжал увещевать меня: «Вам будет нетрудно убедить Гиммлера, что в его гороскопе содержится указание на то, что он должен освободить евреев. Господин Сторх человек весьма влиятельный, он смог бы замолвить за него слово перед шведами и союзниками. Еврей готов заступиться за Гиммлера! Вот как вы должны это преподнести! Если он отдаст необходимые распоряжения, мы с вами сегодня вечером разопьем бутылку шампанского, а всеми прочими делами займемся завтра».

«А почему бы вам самому не постараться убедить Гиммлера покончить со всем разом? — спросил я. — Воздушные налеты, уже унесшие столько жизней, причинившие столько страданий немецкому народу, сразу бы прекратились, а ворота концлагерей открылись бы сами собой. За последние два года Гиммлер вполне осознал бедственное положение Германии. Так почему бы вам не попробовать убедить его совершить переворот?»

Керстен очень разволновался и все же продолжал уговаривать меня поддержать его план прежде, чем я начну обсуждать с Гиммлером другие проекты. Но я не собирался помогать Керстену хотя бы потому, что при этом пришлось бы превратно толковать гороскоп Гиммлера. Мне было ясно, что речь должна идти не просто о помощи евреям. Прежде всего требовалось покончить с бессмысленной войной, в которой по-прежнему гибло множество людей. «Дорогой господин Керстен, — сказал я, — гороскоп Гиммлера я истолкую в полном соответствии с астрологической практикой». И затем спросил: «Шелленберг знает о вашем проекте?» Шелленберг ничего не знал. Поездка к Гиммлеру была придумана Керстеном!

Позже, когда я рассказал об этом Шелленбергу, он ограничился замечанием: «Стало быть, наш друг толстяк снова взялся за старые трюки!» Требования Керстена и впрямь были возмутительны. И хотя я решил не связывать себя какими-либо обязательствами, я согласился оказать посильную поддержку его миссии, предпринятой по поручению Гиллеля Сторха.

Вопросы, которыми Керстен докучал мне в последние дни в Гарцвальде, и те вычисления, которые в связи с этим мне приходилось делать, значительно превосходили то, что практикующий астролог делает для одного клиента. Поистине то была изнуряющая, нудная работа. Поэтому я решил по возвращении из Хоэнлихена как можно скорей уехать из Гарцвальда, известив об этом Шелленберга уже из Гамбурга. Для этого мне нужен был какой-то предлог, но ничего подходящего в голову не приходило. Я уже подумывал о том, не прикинуться ли мне больным.

Чем ближе в Хоэнлихену, тем тревожней становилось на душе. Миновали сторожевые посты, потом железные ворота, за которыми открылось подобие парка с невысокими строениями. Наши пропуска проверяли охранники-эсэсовцы. Керстен, чья внешность была всем хорошо знакома, приветствовал охранник веселым «Доброе вам утро!» вместо привычного «Хайль Гитлер!». По присыпанной гравием дорожке мы въехали на открытую площадку. Кругом чистота и порядок. По одну сторону выстроились в ряд автомобили, по другую — мотоциклы. Киррмайер поджидал на площадке лестницы, ведущей в цокольный этаж особняка, временной резиденции Гиммлера. Со всех четырех сторон дом охранялся людьми Киррмайера. Керстен по своему обычаю приветствовал его дружелюбно и весело. Я кивнул Киррмайеру. Нас провели в комнату охраны и попросили подождать.

Наконец дверь открылась и в комнату вошел невысокий, плотный, пожалуй, даже тучный человек с глубоко посаженными глазами. Керстен поздоровался с ним сдержанно, затем представил меня. Это был обергруппенфюрер СС профессор Гебхардт, личный врач Гиммлера. (В 1947 году он был приговорен трибуналом к смертной казни за военные преступления.) Он внимательно оглядел нас, прежде чем пригласить в соседнюю комнату. Это была небольшая гостиная с французскими окнами, выходившими на балкон; на него я обратил внимание еще при подходе к дому.

Генрих Гиммлер сидел в кресле и пригласил меня сесть рядом. Он недавно проснулся, от него попахивало мылом и дешевым одеколоном; выглядел он свежее, чем обычно, из чего можно было заключить, что дело идет на поправку. Массажи Керстена, похоже, помогли. Сам массажист удобно устроился на старинной софе. Простенькие занавески из бежево-коричневого муслина с зелеными и красными узорами обрамляли окна. С потолка свисала старомодная люстра из дымчатого стекла с подвесками. Обстановка в целом была пошловатая. И в этой неказистой комнате Генрих Гиммлер жил с начала года, с тех пор, как Гитлер пригрозил снять его со всех постов. На Гиммлере был мундир, но без орденов.

Он улыбнулся нам кривой улыбкой и завел разговор о своем здоровье; довольно долго выспрашивал меня о своей личной жизни, о том, когда окончательно поправится. Затем Керстен, очень спокойно, без нажима, повел речь о своих проектах. Это дало повод Гиммлеру прочитать нам лекцию о чести, величии и преданности, тех качествах, которые он приписывал исключительно немцам и в которых отказывал славянам, монголам, представителям латинской расы. Я с трудом удержался от улыбки, когда он помянул монголов, ибо уже имел случай отметить его типично монгольский разрез глаз.

На эти высказывания Керстен отреагировал довольно бурно.

«Но вспомните моих друзей Венцеля и доктора Лангбена, — перебил он Гиммлера. — Это вы по отношению к ним нарушили слово, арестовав их, господин рейхсфюрер, и вряд ли вам пристало говорить о чести как истинно немецкой черте». Гиммлер усмехнулся и сказал, что то был особый случай, чрезвычайный трибунал оказался сильнее его, к тому же следствие неопровержимо доказало причастность того и другого к заговору [6].