Дисбат - Чадович Николай Трофимович. Страница 79

На соседних улицах перекликались гудки машин, звенели трамваи, шаркала подошвами толпа, и все эти в общем-то обыденные звуки являли собой разительный констраст с гробовой тишиной Пандемония, лишь время от времени нарушаемой визгом расшалившихся бесов.

Постаравшись получше запомнить вход в склеп, а для верности еще и украсив его замшелую стену своими инициалами, Синяков поспешил к кладбищенским воротам. Здесь, вдали от почти непроходимых древесных зарослей и древних, всеми забытых могил, было сравнительно многолюдно. Старушки торговали цветами, алкаши соображали на троих, праздные зеваки выискивали надгробия знаменитых людей, а влюбленные парочки искали уединения в благодатной тени плакучих ив. Синяков, наученный горьким опытом Пандемония, всех встречных старался обходить стороной, словно опасаясь, что какая-нибудь богомольная старушка или голенастая девчонка вдруг обернутся бесом и вопьются клыками ему в горло.

В нескольких шагах от сторожки, внутри которой располагался милицейский пост, Синяков почувствовал болезненный укол в бедро. Это давала о себе знать волшебная иголка, к которой в срединном мире вернулись все ее прежние качества. Судя по всему, где-то рядом таилась опасность, и игнорировать это предупреждение не стоило.

Синяков присел на ближайшую скамейку, извлек из кармана иголку и попытался определить как местонахождение этой самой опасности, так и ее степень. Со стороны его действия напоминали незамысловатые развлечения не совсем трезвого бродяги.

Спустя минуту у Синякова создалось впечатление, что после пребывания в Пандемонии иголка взбесилась. Если верить ей, опасность угрожала буквально отовсюду, да еще такая, что ему, по примеру Дашки, лучше было бы отсидеться в каком-нибудь заброшенном склепе.

Все это наводило на весьма невеселые размышления. Мрачный ореол беды, окружавший Пандемоний, уже вполне мог затронуть срединный мир.

Прислушавшись и приглядевшись повнимательней к тому, что творилось вокруг, Синяков убедился в обоснованности своих самых дурных предчувствий. Не вызывало сомнений, что за время его отсутствия в городе случилось что-то экстраординарное. Уличная толпа выглядела куда более сосредоточенной и мрачной, чем обычно. Создавалось впечатление, что пешеходы стремятся поскорее укрыться под крышами своих жилищ. Несмотря на сравнительно ранний час, большинство торговых точек было уже закрыто, а за те несколько минут, которые Синяков посвятил созерцанию улицы, по ней промчалось пять или шесть милицейских машин, причем не только патрульных, «газиков», но и грузовиков, набитых полностью экипированными солдатами внутренних войск.

Испитой мужчина в черной монашеской рясе, торговавший церковной утварью кустарного производства, что-то вполголоса растолковывал кучке встревоженных старушек. До Синякова доносились обрывки его фраз:

– Митрополит молебен отслужил… Самолично… За скорейшее выздоровление и покарание всех супостатов… Ох, суровые времена грядут, сестры… Говорят, уже видели антихриста… На вокзале его прислужники бесплатные билеты в пекло раздают, а на папертях христианский люд богопротивными речами смущают…

– Свят, свят, свят! – Старушки принялись истово креститься в сторону часовни, купол которой был едва виден среди буйной кладбищенской растительности. – Спаси и помилуй!

Из сторожки появился милиционер, чья благообразная внешность вполне соответствовала предназначению этого скорбного места. Вот только слова, извергаемые из румяных уст стража порядка, ни в какие ворота не лезли:

– А ну-ка, живодристики, быстро очистить территорию! Чтоб через пятнадцать минут тут и духа вашего не было! Разве не знаете, что с двадцати часов сего числа в городе вводится особое положение? Кто там вякает, кто вякает? Я сейчас всех недовольных дубинкой окрещу! И за отца, и за сына, и за Святого Духа! Неделю на задницу не сядете! – При этом пышноусый и круглолицый милиционер не пожалел собственной ладони, чтобы продемонстрировать эффективность своего резинового оружия.

Смешавшись с пестрой толпой, в спешке покидавшей кладбище, Синяков благополучно выбрался на улицу и первым делом устремился к ближайшему газетному киоску. Однако тот был закрыт без объяснения причины, и, как смог убедиться Синяков, все выставленные для продажи газеты были датированы вчерашним числом. Свежую прессу смел ураган читательского спроса, или она попросту не поступила в продажу.

Расспрашивать о последних новостях прохожих Синяков не посмел – могли и за провокатора счесть. После краткого размышления он решил навестить писателя Грошева. Все равно деваться было некуда, а ночевать сегодня в парке или на вокзале представлялось делом рискованным.

Предположение Синякова о том, что в столь тревожное время осторожный и мнительный Грошев не осмелится покинуть свое жилище, полностью оправдалось. Ему и в квартиру-то звонить не пришлось – дверь была слегка приоткрыта, словно здесь ждали дорогих гостей.

Дабы не поставить друга в неловкое положение (тот ведь мог и с дамой развлекаться), Синяков, войдя в прихожую, нарочито громко затопал ботинками. На кухне что-то подозрительно звякнуло, как будто там прятали столовое серебро или готовили к бою оружие.

Деликатно покашляв в кулак, Синяков приоткрыл дверь кухни и успел увидеть, как Грошев торопливо допивает граненый стакан, наполненный, судя по страдальческой гримасе пьющего, отнюдь не нарзаном.

Увидев Синякова, он поперхнулся, однако начатое дело довел до конца, аккуратно отставил пустой стакан в сторону и произнес с тяжким придыхом на каждом втором слове:

– Слышу, идут… Дай, думаю… допью… Там ведь, поди… и не предложат…

– Где это – там? – поинтересовался Синяков, которому уже надоело разгадывать все новые и новые загадки.

– В камере! – вытаращился на него Грошев. – Ты что, с Луны свалился? Или из подполья вылез?

– Почти. Объясни толком, что случилось.

– Так ты не знаешь?

– Нет.

– Счастливый… Покушение на Воеводу! Неизвестный злоумышленник нанес ему рану в область лица. Говорят, серьезную. Хотя понять толком ничего невозможно. Вот послушай… Через каждые полчаса передают спецсообщения.

Он включил репродуктор, являвшийся, фигурально говоря, прямым потомком тех картонных тарелок, которые в былые времена заменяли нашему человеку и набат, и отеческое слово, и глас божий.

Диктор трагическим голосом зачитал медицинское заключение, пересыпаемое множеством мудреных терминов, из коего, впрочем, следовало, что жизни и здоровью народного любимца ничего серьезного не угрожает. В последний момент рука подлого преступника дрогнула, а верные сподвижники Воеводы прикрыли вождя своими собственными телами.

Затем речь держал некий высокопоставленный чиновник из правоохранительных органов, удостоенный такой чести скорее всего за то, что, в отличие от большинства своих коллег, обладал сравнительно сносной дикцией, хотя слово «наймиты» произносил с ударением на первом слоге.

Кратко охарактеризовав меры, принятые его ведомством для предотвращения новых фактов насилия и беззакония, он перешел на язык намеков, прозрачно указывающих на вероятных организаторов столь подлого преступления. В плане географическом упоминалось чуть ли не большинство стран мира, а в плане политическом – почти весь спектр партий и движений, начиная от крайне правых и кончая ультралевыми. Особенно досталось «некоторой части отколовшейся от народа интеллигенции».

– Я так понимаю, что всех подряд будут брать. По списку, – пригорюнился Грошев. – Одна надежда, что мест в камерах на всех не хватит.

– Для тех, кто на Г, – хватит, – посулил Синяков.

В заключение выступили представители общественности – директор завода, ветеран труда, доярка из пригородного колхоза и студент университета. Все дружно клеймили кого надо, кого надо благодарили и выражали надежду, что случившееся еще теснее сплотит народ вокруг кого надо. Ветеран отдельно воздал должное временам своей юности, ныне очерненным и оклеветанным, когда такое оголтелое преступление было невозможно в принципе.