Ампирные спальни (Imperial Bedrooms) - Эллис Брет Истон. Страница 22

– Заткнись! – вопит.

– Ладно, проехали, – говорю наконец, подходя к ней, лаская ладонью шею.

– Тебе все равно, я же вижу.

– Я ее не знал, Рейн.

– Но меня-то ты знаешь.

– Нет. Не знаю. Наклоняюсь поцеловать в губы. Отворачивается. Бурчит: «Не хочу».

– Тогда убирайся, – говорю. – Чтоб ноги твоей больше тут не было.

– Аманда исчезла, а ты…

– Сказал же: мне все равно, – беру ее за руку. Тяну к спальне. – Идем.

– Пусти, Клэй. – Глаза зажмурены, на лице гримаска брезгливости.

– Если собираешься упираться, лучше уйди.

– А если уйду, что будет?

– Я позвоню Марку. Потом позвоню Джону. Потом Джейсону. – Пауза. – И не будет никакой пробы.

Она тут же жмется ко мне, и просит прощения, и увлекает за собой в спальню, и это именно то, к чему я стремился, иначе меня не заводит.

– Странно, что ты такой равнодушный, – говорит она позже в сумраке спальни.

– Почему? – спрашиваю. – Почему странно?

– Ты же Рыбы.

Лежу, переваривая услышанное, раздумывая над тем, во что же я превратился.

– Откуда ты это знаешь?

– Мне Аманда сказала, – шепчет. Молчу, хотя очень трудно не реагировать.

– Можешь назвать самую страшную вещь, которая с тобой произошла? – говорит, и вопрос кажется смутно знакомым.

Я знаю, что это за вещь, но делаю вид, будто не могу вспомнить.

* * *

В музее Гели* – прием, устраиваемый двумя совладельцами студии «Dreamworks» в честь куратора новой выставки, и я иду один, и настроение получше, вальяжно брожу по залам, потягиваю аперитив, слегка подшофе, потом стою на открытой веранде, вглядываясь в плотную черноту неба, и думаю: «Что бы сказал Мара?»** По пути наверх я оказался в одном вагончике*** с Трентом и Блэр, сидел, уткнувшись носом в стекло, не сводя глаз с автомобилей, мчавшихся по шоссе под нами, тупо кивал, слушая, как Алана костерит своего пластического хирурга, а теперь, с площадки, где я стою, ничего не различить во мраке каньонов, а потом вдруг притаившийся внизу город разом вспыхивает всеми огнями, и я то и дело посматриваю на телефон, проверяя сообщения, и почти приканчиваю второй мартини, когда паренек в курточке официанта сообщает, что ужин подадут через пятнадцать минут, а потом на месте паренька – Блэр.

– Надеюсь, ты хотя бы не за рулем, – говорит.

– Зато пришел мрачным, а теперь вполне счастлив.

* Самый крупный художественный музей в Калифорнии. Расположен на вершине одного из холмов в Санта-Монике, с которого открывается головокружительная панорама Лос-Анджелеса.

** В буддизме – бог, искушавший Будду Гаутаму видениями красивых женщин. В буддийской космологии Мара – воплощение безыскусное™, гибели духовной жизни, искуситель. Он отвлекает людей от духовных практик, делая земную жизнь привлекательной, выдавая отрицательное за положительное.

*** Посетители музея Гетто оставляют автомобили на стоянке у подножия холма. На вершину к главному входу музея ведет монорельсовая дорога.

– Судя по виду, настроение у тебя действительно неплохое.

– Так и есть.

– На днях в «Спаго» я, грешным делом, решила, что тебя уже ничем не развеселить.

– Нашлось средство. Пауза.

– Пожалуй, мне лучше не знать какое. Допиваю мартини, ставлю бокал на парапет

и кротко ей улыбаюсь; меня слегка покачивает, а Блэр вглядывается в поблескивающую чешую моря в изгибе далекой бухты.

– Сперва не хотела подходить, а потом передумала, – говорит, пододвигаясь ближе.

– Откровенность за откровенность: мне приятно, что ты подошла. – Отворачиваюсь, чтобы еще раз взглянуть на город. – Почему ты так долго меня избегала? С какой стати?

– Себя берегла.

– Что изменилось?

– Я тебя больше не боюсь.

– Все еще на что-то надеешься.

– Мне все казалось, я смогу тебя изменить, – говорит. – Все эти годы.

– Чтобы я стал воплощением твоего идеала? – Замолкаю, додумывая мысль. – Или воплощением своего?

– Твоего, боюсь, не получится: люди такими не бывают, Клэй.

– Почему при этом надо смеяться?

– Мне интересно, общался ли ты с Джулианом, – говорит. – Или все-таки прислушался к моему совету?

– В смысле, к твоему приказанию.

– Называй как хочешь.

– Кажется, мы с ним виделись пару раз, но теперь он, судя по всему, ненадолго уехал. – Притормаживаю перед решающим выпадом. – Рейн сказала, что не знает, где он.

При упоминании Рейн Блэр говорит:

– Надо же, какие у вас у всех интересные отношения.

– Непростые, – соглашаюсь. – В наших лучших традициях.

– Я смотрю, вы ее по рукам пустили, – говорит. – Сначала Джулиан, потом Рип, потом Келли, теперь ты… – Пауза. – Интересно, кто будет следующим?

Отмалчиваюсь.

– Не мое дело, – пододвигается ближе. – И кстати, Рейн знает, где Джулиан. Согласись: если я знаю, где Джулиан, то она-то тем более знает.

– От кого ты знаешь? – осекаюсь. – Ах, ну конечно! Твой муж ее агент. Агентурные сведения.

– Да нет. К тому же агент ей не поможет. – Пауза. – Думаю, ты и сам это понимаешь.

– Так где Джулиан? – не отступаюсь.

– Зачем тебе знать, где он? – спрашивает. – Или вы по-прежнему дружите.

– Раньше дружили, – говорю. – Но теперь… нет. Пожалуй что нет. Разбежались, – умолкаю, но не могу с собой справиться. Спрашиваю снова: – Где он? Откуда ты знаешь, где он?

– Держись от него подальше, – мягко увещевает Блэр. – Больше от тебя ничего не требуется.

– Почему?

– Потому что так будет лучше для всех.

Я подставляю ей губы, ощущая спиной взгляды статуй, и свет, льющийся от фонтанов, и как позади нас на небосклоне моря восходит отраженье луны.

– Про тебя столько разного говорят, – шепчет Блэр. – Но я ничему не верю.

* * *

Открываю дверь своей квартиры. Свет выключен, и только чуть повыше дивана белый прямоугольный блик: мерцающий экран телефона озаряет снизу страшное лицо Рипа. Не пугаюсь только потому, что пьян; нащупываю выключатель, и комната медленно наполняется тусклым светом. Рип не торопится начать разговор – сидит, развалясь на диване, как у себя дома, рядом – початая бутылка текилы. Наконец изрекает, что весь вечер проторчал на какой-то предоскаровской церемонии, и потом мимоходом интересуется, где был я.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю. – Как ты вошел?

– Добрые люди впустили, – отвечает, словно это и так понятно. – Пойдем прокатимся.

– Зачем?

– Затем, что твоя квартира, скорее всего, – прищуривается, – прослушивается.

* * *

В лимузине Рип показывает мне мейлы из почтового ящика #mailto:[email protected], принадлежащего Рейн. Всего их четыре, и я читаю один за другим с риповского айфона, пока лимузин катит по пустынному Малхолланд-драйв – старая песня Уоррена Зивона реет в кондиционированной тьме. Поначалу вообще не понимаю, что это, но в третьем мейле я ей якобы написал, что «убью этого ублюдка» (имея в виду ее «любовника» Джулиана), и в моем сознании письма приобретают сходство с устаревшими географическими картами: в чем-то они точны и, безусловно, составлены с тайным, но вполне определенным умыслом, но некоторые детали взяты словно бы с потолка, не имеют никакого отношения ни к Рейн, ни ко мне (упоминание о Каббале, наш обмен язвительными замечаниями в адрес музыкального номера на недавней оскаровской церемонии (ироническая версия «On the Sunny Side of the Street»* в исполнении Хью Джекмана**, которую я даже не видел), мое увлечение знаками зодиака), однако если абстрагироваться от фактических неточностей, суть наших отношений схвачена верно. Внимательно вчитываюсь в третий мейл, пытаясь понять, кто мог его сочинить (рассовать между строк улики, предложить читателю ниточки, которые разматывали бы весь клубок), и вдруг до меня доходит: это неважно, все ниточки тянутся ко мне, я доигрался.

* «На солнечной стороне улицы» (1930) – песня композитора Джимми Макхью на слова Дороти Филдз, джазовый стандарт.