Роман лорда Байрона - Краули (Кроули) Джон. Страница 17

Первым на крохотной малорослой лошади, сивой от старости, ехал стражник постарше и важнее с виду, в такой же сивой треуголке; пешком он передвигался бы живее, но полагал, что это умалит его достоинство. При нем были кинжал и палаш; его пеший сотоварищ нес мушкет и веревки. У входа в башню все остановились, долговязый стражник спешился — взял у Горожанина факел — и просунул его в дверь, чтобы осветить Али, склонившегося над телом отца.

Лэрд! — раздается возглас. Это лэрд! Это мальчишка-турок! Это он! — Новости передаются из уст в уста, и стоны ужаса перемежаются гневными выкриками. Еще мгновение Али неподвижен: он словно бы оказался на сцене, явившись зрителям при свете факелов. Когда он, поднявшись, делает шаг навстречу незваным гостям, прокатывается тревожный гул, и высокий стражник хватается за оружие.

«Как вы здесь оказались?» — спрашивает Али: только сейчас до него начинает доходить поразительная своевременность появления в этом мрачном углу Дозора, явно готового встретить беду.

«Мы получили известие, сэр», — веско заявляет старший.

«Известие! Вот как, и что же в нем?»

«Такое известие, сэр, что оно привело нас сюда. Но слишком поздно, слишком поздно».

«Что ж, — отвечает Али. — Тогда поспешите. Не стойте как чурбаны. Мы должны отыскать того — или тех, — кто совершил это деяние». Но стражники стоят, широко раскрыв глаза и даже не шевельнувшись — точно они и вправду колоды, да еще стоеросовые, — и он понимает, что преследовать никого не собираются и не станут никого искать где-то на стороне.

«Я ничего об этом не знаю», — говорит Али, однако стражник будто не слышит: глаза его устремлены на место преступления. «Сэр, — произносит он, — вы должны сдать оружие. Требую этого именем Закона». И только теперь Али замечает, что в руке у него меч — подарок паши. Им овладевает безумный порыв: дать отпор, изрубить эти бессмысленные лица. Но что-то его удерживает — хотя и не скажешь, что он передумал, ибо он не думает ни о чем, словно сон все еще не покинул его, — и Али протягивает меч стражнику, который со значительным видом принимает его. «Следуйте за нами, юный господин, — говорит он. — И не вздумайте сопротивляться, иначе худо вам!»

Несправедливость! Есть ли что ужаснее — знать о собственной невиновности и все же быть обвиненным — нет, видеть свою вину доказанной столь неопровержимо, что вы чуть ли не готовы поверить в нее сами, несмотря на чистую совесть? И насколько сильнее ваш ужас, если именно это преступление вы тысячу раз совершали во сне — и даже наяву, где-то в темных закоулках сердца?

Али позволил взять себя под стражу — не оказав сопротивления. Голову он держал высоко, но лицо его покрывала смертельная бледность. Стражник в треуголке не без усилия взобрался на свою клячу; его сотоварищ распорядился, чтобы шесть или восемь человек забрали труп — что они с великой неохотой и исполнили, привязав его к шесту наподобие подстреленной косули и взвалив шест на плечи; и так мрачный кортеж двинулся от приюта смерти: опутанный веревками лэрд и его связанный сын в сопровождении стражи, при свете факелов начали спуск. В конце тропы, ведшей от башни, толпа разделилась: одни направились к дому хозяина, чтобы возложить бренные останки в его Обиталище для должного осмотра и, возможно, оплакивания — по крайней мере, собаками; остальным предстояло препроводить сына в город, расположенный возле пристани, где — как ему было сообщено — его закуют в кандалы. Луна спустилась к черному морю, когда процессия достигла города и выяснилось, что кто-то уже поторопился разбудить Мирового Судью: тот уже стоял в дверях Острога — так в здешних краях называют караульное помещение, которое служит и зданием суда.

По приказанию судьи двери отворились, и Али ввели внутрь; светильники не рассеивали древний мрак, и судья, привычно сняв с удобного крючка потрепанную мантию, надел ее, поднялся на Скамью, с суровым видом, выражавшим сознание великой ответственности, оглядел собрание и потребовал, чтобы главный стражник дал показания; тот с подобающей краткостью поведал, как получил известие о том, что на холме затевается неладное; как собрал силы, вполне, на его взгляд, достаточные; как блюстители порядка поднялись по тропе — и проч., и проч. — и лэрд был простерт на полу, а молодой лэрд стоял над ним, вооруженный. Глаза всех присутствующих обратились на Али.

«Вы получили известие?» — вопросил судья.

«Да, если угодно вашей чести. О том, что чудовищнейшее злодеяние творится сию минуту в месте, именуемом Старой Сторожевой Башней на лесистом склоне холма».

«И это известие, по вашему мнению, было достоверным?»

«Достовернее некуда, ваша честь».

«Прошу позволения, но мне хотелось бы узнать, — заговорил Али, и судья, а также все, кто теснился у входа, пораженно застыли, словно не считали его способным к человеческой речи, — мне хотелось бы услышать из уст вашей чести и вашей милости, каким образом мне удалось замыслить подобное злодеяние и одновременно же послать — послать — послать известиео нем вот этим дозорным».

«Не шутите над правосудием, сэр! — прервал его судья. — Вы обвиняетесь в страшном грехе отцеубийства! В тех краях, сэр, откуда вы родом, оно, возможно, почитается всего лишь мелким правонарушением — и, насколько мне известно, вполне заурядным, — однако в нашей стране полагают, что оно противоречит всем законам естества — и будет рассмотрено со всей надлежащей твердостью — ручаюсь вам! — и покарано по всей строгости закона!»

«Я ни в чем не виновен, что и будет доказано», — ответил Али, однако голос его при этих словах дрогнул.

«Пятнадцать честных и верных людей, а также Суд Королевской Скамьи будут арбитрами в этом деле», — заявил судья. Шотландское жюри состоит из пятнадцати присяжных, хотя к югу от Чевиот-Хилс считают достаточным количеством двенадцать, ибо апостольское число не должно превышаться; на Севере же полагают, что чем больше — тем веселее. Судья поднял кривой ятаган, который Али передал служителям закона: «Если это не подсудное деяние prima facie [1], то я не знаю, чем это еще может быть».

«Я просил бы вернуть мою собственность», — произнес Али со всем достоинством, на какое был способен со связанными руками.

«Нет, сэр, ваше оружие — существенная улика для следствия, и оно будет представлено королю в качестве деоданда. Докажите свою невиновность— и тогда сможете обратиться с просьбой к его величеству. — Он выпустил ятаган из рук и кликнул стражников: — Немедля займитесь узником! Заприте его вон в той камере и проследите, чтобы не забыли о кандалах!»

Оба пособника закона — низенький и повыше — приступили к Али. «Постойте, — возразил тот. — Если предстоит судебное разбирательство, то до начала его прошу оставить меня на свободе».

«На свободе? — протянул судья, словно впервые услышал это слово и прикидывал, что оно может означать. — А под чье же поручительство вы обращаетесь к суду с такой просьбой?»

«Как же, под мое собственное, — ответил Али. — Даю вам слово чести».

Лицо судьи ясно выразило его мысли, и, минуту-другую пожевав губами с выражением неудовольствия, он поинтересовался, какой еще залог обвиняемый мог бы представить, Али же ответил, что одного его слова, бесспорно, вполне достаточно, но если это не так, он готов представить любой угодный суду залог — земельную собственность или же долговые обязательства. Услышав это, судья стиснул кафедру, над которой нависал, и бросил на несломленного юношу гневный взор. «Если, — промолвил он, — будет доказано, что преступление совершено вами, в чем я нимало не сомневаюсь, то все ваши угодья и все ваше имущество будут конфискованы — с тем, чтобы вы не могли извлечь выгоду из убийства: закон, да будет вам известно, на этот счет совершенно недвусмыслен. И если бы когда-либо вся эта собственность принадлежала вам или же вы имели бы прочное основание на нее притязать — относительно чего позвольте усомниться, — в настоящее время вы не располагаете ничем, что можно отдать в залог.