Роман лорда Байрона - Краули (Кроули) Джон. Страница 37

Наш Военный Хирург (о котором, я думаю, вы уже успели забыть) часто присоединялся к тем, кто вкушал городские удовольствия, пока его не отзывали в Полк — готовить Госпиталь и персонал к грядущей работе: предстояло отпиливать руки и ноги, зашивать раны, извлекать мушкетные пули и закрывать глаза мертвецам (впрочем, выполняют ли на войне эту службу хирурги — мне, по счастью, неизвестно). Пока что, однако, он усиленно занимался другими делами, отнимавшими у каждого офицера большую часть времени: надо было найти и отстоять лучшее место для устройства Палатки, оборудовать ее с наибольшим удобством и обеспечить всем необходимым — а это требовало неустанного поиска услуг и одолжений, за которые приходилось платить. Лейтенант Апворд — уроженец валлийского Пограничья, статный и добронравный молодой человек — обзавелся недурной походной кроватью, над изголовьем которой с живописной небрежностью свисала его шпага; искусно сработанным комодом, спиртовкой и противомоскитной сеткой, бесценным сокровищем в краях, где от куска марли зависит, терзаться Мукой или блаженствовать, когда ни одной твари не удается впиться ядовитым жалом тебе в кожу (как, например, в мою). Лейтенанту Апворду прислуживал паренек-испанец: готовил и подавал еду, наливал вино, следил за Мундиром и чистил Сапоги. Цвет кожи у этого мальца отличался тем изысканным оттенком, какого в других странах не встретишь — назвать его оливковым нельзя, оливковый чересчур темноват; волосы у него были темнее шоколада, хотя и не черные, и точно такие же глаза. Еще большую отраду и удобство доставляло, полагаю, хирургу то обстоятельство — почитавшееся тайной, хотя однополчане отлично ее знали и немало над тем потешались, — что паренекна самом деле был девушкой— вернее, оставался ею до того, как поступил к лейтенанту в услужение, — сеньоритой, зеницей хирургова ока и первейшим украшением его скромного поместья на испанской земле. Эта сеньорита, натерпевшись обид и резкостей со стороны лейтенанта, которые он помимо воли ей причинял, и в душе ставя себя куда выше его, решила в тот вечер поменять штаны на юбку и поискать счастья где-нибудь в другом месте, о чем военный хирург, как и о многом прочем, совершенно не подозревал.

В тот вечер, однако, как раз когда темнобровая Долорес (ибо звали ее именно так) предавалась раздумьям о теперешних несчастьях и будущих надеждах, в палатку ее хозяина доставили новость: в лагерь принесли человека — смертельно, по-видимому, раненого — в одежде испанского крестьянина — но по-испански не говорящего: он называет себя британским подданным, хотя с Мавром схож куда более, нежели сама Долорес. Где — спросили у нее — обретается лейтенант Апворд?

Лейтенанта нашли в тени одного из немногих окрестных деревьев: он сидел на пустом зарядном ящике, погруженный в размышления. В часы, свободные от исполнения медицинских обязанностей или от еще более насущных хлопот по продвижению Карьеры, — а также если он не осматривал различные Памятники, уцелевшие на пути армии (поскольку не было военной необходимости их разрушить) — или не посещал балы ради знакомства со знатными дамами — лейтенант Апворд любил посиживать, созерцая какой-нибудь вид, с пером в одной руке, а другой подперев подбородок: он был склонен к литературным занятиям и надеялся, не слишком затягивая вынашивание плода, явить на свет Роман или Эпическую Поэму — что именно, не очень его заботило.

Поспешив в полковой госпиталь — место, где он избегал, без особой на то надобности, подолгу задерживаться, — лейтенант увидел принесенного туда человека в испанском одеянии, который к тому времени уже перестал говорить на каком бы то ни было языке — и даже, кажется, дышать. Рана его была неглубокой, однако не свежей — и нанесенной не огнестрельным, а холодным оружием. «Перенесите его ко мне в палатку, — распорядился лейтенант, — а я приду следом», — ибо кто-кто, а он прекрасно знал, что для человека в тяжелом состоянии худшего места, чем полковой госпиталь, нельзя и сыскать. Собрав необходимые, по его мнению, инструменты и лекарственные средства, а также предупредив вопросы Старшего Хирурга (весьма некстати появившегося), лейтенант поспешил к себе в палатку, где найденного молодого человека уже уложили в лейтенантову постель, а на горячий лоб раненого прикладывала смоченную в лейтенантовом одеколоне тряпку лейтенантова Долорес, которая, несмотря на недвусмысленный намек лейтенанта, явно не желала удалиться. Хирург собрался было устроить ослушнице должный разнос — прибегнув к скудному запасу усвоенной ею англосаксонской лексики, в данном случае по большей части как нельзя более уместной, — но тут юноша, простертый на постели, заговорил. Сначала и в самом деле по-английски — потом по-французски (которым лейтенант владел), — а затем на каком-то другом языке, ни ему, ни Долорес непонятном, сколько они ни прислушивались, склонясь к потрескавшимся губам и трепетавшим векам юноши. «Не смотри на меня, — жарко зашептал он — и далее: — Я не причинил тебе зла — нет — исчезни, или я… я!..» Что намеревался он сделать, осталось неизвестным: юноша замотал головой, и его блуждающий взор наполнили иные видения. « Rangez votre ерйе [11], — выкрикнул он, словно в лицо противнику, и выставил перед собой руку. — Je nе mе battrai avec vous — Non! Non! — Vous vous trompez — Vous avez mal compris! [12]— Тут юноша вновь лихорадочно забормотал что-то бессвязное, и только глоток бренди помог ему придти в себя: содрогнувшись всем телом, он приподнялся на постели и громко воскликнул: — МЕДВЕДЬ!» Юноша огляделся по сторонам, однако вряд ли заметил присутствие лейтенанта и его прислужницы — горевшим, затуманенным взором он видел иных людей, невесть где находящихся, — грудь его бурно вздымалась, будто он спасался бегством от чего-то ужасного или же пытался высвободиться. Потом он со стоном упал на подушку, шаря рукой по одежде, как если бы пытался нащупать рану, — однако рана была с другой стороны. Впрочем, через сутки заботливого ухода лихорадка пошла на убыль: дыхание юноши выровнялось — сон стал спокойнее — и, хотя лейтенант вместе со своей Долорес (которую не то любопытство, не то, возможно, иная причина удерживали от дезертирства) очень хотели бы выведать у юноши, кто он, однако опасались, что рассказ может его уморить, — и потому отложили расспросы до времени, когда он сам начнет говорить разумно.

Итак, Али все же рассказал о себе, хотя и сбивчиво: о своих странствиях и приключениях — назвал свое настоящее имя — описал причины бегства — матросскую службу у Контрабандистов — рассказал и о том, как его (вместе с прочими членами команды — не ирландцами и потому не Союзниками французов) завербовали во Французскую Армию, где он служил рядовым. История на деле была рассказана не столь гладко — и не в строгой последовательности — она изобиловала подробностями, о которых Али охотно бы умолчал (как это чувствует всякий Рассказчик), однако Здравый Смысл и слушатели побуждают не обходить их вниманием и непременно включать в повествование (как многие Рассказчики и поступают).

«Служил я с неохотой, — признался Али, и полковой хирург высказался в том смысле, что многие в британской армии к этим словам присоединятся — если будут уверены, что их не подслушивают. — И все-таки служил. Многие месяцы носил синюю форму, маршировал туда и обратно, заходил и выходил с фланга — вместе со своими сослуживцами, рядовыми en masse [13]— и убедился, что один народ мало чем отличается от другого — и Пороками, и Добродетелью».

Тут Али поглядел в темные глаза стоявшего рядом паренька, чью руку он крепко сжимал, точно спасательный трос, связующий его с жизнью; и ответом ему был встречный взгляд, причем заинтересованный. «Пожалуйста, сэр, — попросил Али, — дайте мне немного воды», — и Долорес резво метнулась за чашкой, которую с нежностью поднесла к его губам.