Музыка горячей воды - Буковски Чарльз. Страница 18
– Может.
– Ладно, слушай, мы будем у себя.
– Нуда.
Джо повесил трубку. Положил в кастрюльку пару яиц, поставил воду для кофе и выпил «алка-зельцер». После чего опять лег.
Снова зазвонил телефон. Джо встал и ответил.
– Джо?
– Ну?
– Это Эдди Грир.
– А, ну да.
– Давай ты у нас на благотворительном почитаешь…
– На что?
– На Ирландскую республиканскую армию.
– Слушай, Эдди, я не лезу ни в политику, ни в религию, ни во что. Я вообще не понимаю, что там творится. У меня нет телевизора, я не читаю газет… ничего. Я не знаю, кто прав, а кто нет, если тут вообще можно быть правым.
– Англия не права, чувак.
– Я не могу читать для ИРА, Эдди.
– Ну тогда ладно…
Яйца сварились. Джо сел, почистил их, сделал тост и насыпал в кипяток «Санки». Заглотил два яйца с тостом, выпил две чашки кофе. Потом опять лег.
Уже почти заснул, и тут телефон зазвонил снова. Он встал и ответил.
– Мистер Мейер?
– Ну?
– Меня зовут Майк Хейвен, я друг Стюарта Ирвинга. Мы как-то печатались вместе в «Каменном муле», когда его издавали в Солт-Лейк-Сити.
– Ну?
– Я на неделю приехал из Монтаны. Остановился тут в городе в отеле «Шератон». Мне бы хотелось приехать поговорить.
– Сегодня неважный день, Майк.
– Ну тогда, может, в конце недели?
– Да, звякните мне, хорошо?
– Знаете, Джо, я пишу совсем как вы, и поэзией, и прозой. Можно, я привезу кое-что свое, почитаю вам? Вы удивитесь. У меня мощный стиль.
– Да что вы…
– Сами увидите.
Потом явился почтальон. Одно письмо. Джо распечатал.
Уважаемый мистер Мейер,
Ваш адрес мне дала Сильвия, которой Вы много лет назад писали в Париже. Сильвия еще жива, сейчас она в Сан-Франциско и до сих пор сочиняет эти свои дикие, пророческие, ангельские и безумные стихи.
Я теперь живу в Лос-Анджелесе, и мне очень, очень хотелось бы приехать и Вас навестить! Пожалуйста, сообщите, когда Вам это будет удобно. С любовью, Дайэн
Джо выпутался из халата и оделся. Опять зазвонил телефон. Джо подошел, посмотрел на него и не стал снимать трубку. Вышел наружу, сел в машину и поехал к Санта-Аните. Ехал медленно. Включил радио, раздалась какая-то симфоническая музыка. Особого смога не было. Он проехал по Сансету, срезал путь там, где любил, перевалил через холм к Чайна-тауну и медленно, ненапряжно проехался мимо сортировки, разглядывая старые коричневые товарные вагоны. Умел бы художества, нарисовал бы такую картину. А может, все равно нарисует. По Бродвею и через Хантингтон-драйв заехал на ипподром. Взял себе сэндвич с маринованной говядиной, кофе, распечатал «Программу» и сел. Похоже, ничего так расклад.
Розалину в первом он поймал по 10 долларов 80 центов, Возражение Супруги во втором – по 9 долларов 20 центов, а в ежедневном двойном зацепил их вместе по 48 долларов 40 центов. На Розалину он поставил 2 доллара на победителя, на Возражение Супруги – 5 долларов на победителя, поэтому в целом поднялся на 73 доллара 20 центов. На Сладкотта он плюнул, Мыс Гавани шел вторым, Проброс – вторым, Брэннан – вторым, все ставки на победителя, а Джо сидел со своим опережением в 48 долларов 20 центов – и тут попал на 20 долларов на победителя – Южные Сливки, которая снова вытащила его на 73 доллара 20 центов.
На скачках не так уж плохо. Встретил всего троих знакомых. Рабочие с фабрики. Черные. Из прошлой жизни.
Восьмой забег – засада. Кугуар, набравший 128, бежал против Обморочного, который набрал 123. Других в этом заезде Джо и не рассматривал. Никак не мог решиться. Кугуар шел З-к-5, Обморочный – 7-К-2. Поднявшись на 73 доллара 20 центов, Джо, пожалуй, мог себе позволить ставку З-к-5. Выложил 30 долларов на победителя. Кугуар пошел вяло, будто по канаве. А когда миновал лишь половину первого поворота – на 17 корпусов отставал от лидера. Джо понял, что проиграет. На финише его З-к-5 отставал на пять корпусов, и тут забег окончился.
Джо поставил 10 долларов и 10 долларов на Бар-бизона- младшего и Затерянного В Море в девятом, просрал и вышел с 23 долларами 20 центами. Помидоры собирать легче. Джо забрался в свою колымагу и медленно поехал обратно…
Едва он залез в ванну, позвонили в дверь. Джо вытерся, надел рубашку и штаны. Пришел Макс Биллингхаус. Максу было чуть за двадцать, беззубый, рыжий. Работал уборщиком, вечно ходил в джинсах и грязной белой футболке. Он уселся на стул и закинул ногу на ногу.
– Ну, Мейер, чего происходит?
– В каком смысле?
– В смысле, писанины на хлеб хватает?
– Пока да.
– Чего-нибудь новенького?
– Ты был у меня на прошлой неделе. С тех пор – без изменений.
– А как поэтический вечер прошел?
– Нормально.
– Толпа там фуфловая.
– Как и везде.
– Конфетка есть? – спросил Макс.
– Конфетка?
– Ну, я же сладкоежка. Сладкое, знаешь, люблю.
– Нет, конфет нету.
Макс встал и ушел в кухню. Вернулся с помидором и двумя кусками хлеба. Сел.
– Господи, да у тебя ж тут совсем жрать нечего.
– Надо в магазин сходить.
– Знаешь,- сказал Макс,- если бы мне перед толпой читать пришлось, я б им вдарил – так, чтоб обиделись по-настоящему.
– Ты б запросто.
– Я только писать не могу. Наверно, буду с магнитофоном ходить. Я на работе иногда сам с собой разговариваю. А потом запишу, чего наговорил, у меня выйдет рассказ.
Макс был полуторачасовым. То есть выносить его можно было лишь полтора часа. Он никогда не слушал, только говорил сам. Через полтора часа он встал.
– Ну, мне пора.
– Ладно, Макс.
Макс ушел. Говорил он всегда об одном и том же. Как «вдарил» кому-то в автобусе. Как однажды познакомился с Чарльзом Мэнсоном*. Как мужику лучше с блядью, чем с порядочной женщиной. Весь секс – он в голове. Максу не требовались ни новая одежда, ни новая машина. Он был одиночкой. Люди ему без надобности.
* Чарльз Миллз Мэнсон (р. 1934) – руководитель коммуны культового типа («Семьи Мэнсона»), ответственной за несколько убийств в конце 1960-х гг. в штате Калифорния.
Джо зашел на кухню и отыскал банку тунца, сделал себе три сэндвича. Вытащил припрятанную пинту скотча, налил себе с водой хорошенько. Крутнул радио на классическую станцию. Вальс «Голубой Дунай». Выключил. Сэндвичи доел. Позвонили в дверь. Джо подошел и открыл. За дверью стоял Хайми. У него была непыльная работенка в каком-то муниципалитете под Лос-Анджелесом. Хайми был поэт.
– Слышь,- сказал он,- я ж тут книжку придумал, «Антология лос-анджелесских поэтов», так давай не будем, а?
– Ладно.
Хайми сел.
– Нам нужно другое название. По-моему, у меня есть. «Милость к поджигателям войны». Ты прикинь.
– Вроде ничего,- сказал Джо.
– И можно сказать: «Эта книжка посвящается Франко, Ли Харви Освальду и Адольфу Гитлеру». А я ж еврей, тут кишка нужна не тонкая. Что скажешь?
– Звучит.
Хайми встал и, как водится, изобразил типичного старорежимного толстого еврея, очень еврейского такого толстяка. Всего себя заплевал, потом сел. Хайми очень забавный. Забавней Хайми Джо никого не знал. Держался Хайми час. Через час он встал и ушел. Говорил он всегда об одном и том же. Что большинство поэтов – дрянь. Это ужас, такой ужас, что животики со смеху надорвешь. И что тут сделать?
Джо начислил себе еще скотча с водой, подошел к машинке. Напечатал две строки, потом зазвонил телефон. Даннинг из больницы. Даннинг хлестал пиво. Свою двадцатку в армии оттрубил. Отец Даннинга редактировал известный маленький журнал. Отец у Даннинга умер в июне. У жены Даннинга – запросы. Она хотела, чтобы муж стал врачом. Он стал лишь хиропрактиком. И теперь работал санитаром, чтобы накопить восемь – десять тысяч долларов на рентгеновский аппарат.
– А давай я приеду и выпью с тобой пива? – сказал Даннинг.
– Слушай, а потом нельзя? – спросил Джо.
– А че такое? Пишешь?
– Только начал.
– Лады. Тогда отваливаю.
– Спасибо, Даннинг.