Мемуары. События и люди 1878-1918 - Вильгельм IІ. Страница 14

В феврале 1900 года, в разгар бурской войны, когда я, приняв в Вильгельмсгафене присягу рекрутов, находился с флотом у Гельголанда на маневрах линейных кораблей, я через Гельголанд получил телеграфное донесение с Вильгельмштрассе, что Россия и Франция обратились к Германии с предложением сообща напасть на Англию и парализовать ее морские сообщения, пользуясь отвлечением ее военных сил. Я высказался против этого и приказал отклонить предложение Франции и России. Предполагая, что Париж и Петербург изобразят дело в Лондоне так, будто предложение нападения на Англию исходило из Берлина, я тотчас же телеграфировал из Гельголанда королеве Виктории и принцу Уэльскому (Эдуарду) об этом предложении и о его отклонении мною. Королева ответила сердечной благодарностью; принц Уэльский реагировал выражением крайнего изумления. Впоследствии Ее Величество секретно дала мне знать, что через короткое время после моей телеграммы из Гельголанда о предложении Парижа и Петербурга в Лондон действительно пришло предвиденное мной сообщение с изображением дела противоположно факту. Королева была рада открыть своему правительству на основании моего сообщения интриги Франции и России и успокоить его насчет лояльного поведения Германии. Королева при этом подчеркивала, что она никогда не забудет дружеской услуги, оказанной мной Англии в тяжелое для нее время. Позже Сесил Родс обратился ко мне с ходатайством разрешить ему провести через часть Южной Африки, принадлежавшую Германии, свою Капско-Каирскую железнодорожную и телеграфную линию. Я после согласования с Министерством иностранных дел и канцлером дал ему свое разрешение при условии проведения ветки через Табору и использования для постройки железной дороги на германско-африканской территории германских материалов. Родс на эти условия согласился с готовностью. Он был благодарен за осуществление при содействии Германии своей заветной мечты, после того как незадолго до того король Леопольд Бельгийский отказал ему в его просьбе.

Родс был полон восхищения перед Берлином и мощными немецкими промышленными предприятиями, которые он здесь ежедневно посещал. Позже он говорил, как сожалеет, что уже раньше не был в Берлине с целью познакомиться с мощью и гением Германии и наладить взаимоотношения с германским правительством и руководящими торговыми кругами. Он хотел приехать в Берлин еще до похода Джемсона, но в Лондоне ему тогда в этом помешали.

Если бы он мог раньше осведомить нас о своем намерении хлопотать о разрешении ему провести Cape-to-Cairo Line через страну буров и через наши колонии, то германское правительство, вероятно, могло бы ему помочь, уговорив президента Крюгера, который, как известно, не хотел и слышать о таком разрешении. Тогда не произошло бы этого нелепого Джемсоновского рейда. И телеграмма Крюгеру не была бы отправлена. «Впрочем,   прибавил Родс,   телеграмма Крюгеру была совершенно справедлива, и он за нее не был на меня в претензии». Так как в Германии не могли иметь точных сведений о целях и намерениях Англии, то этот поход действительно можно было рассматривать, как «act of piracy» («разбойничий набег»), который, естественно, вызвал среди немцев справедливое возмущение. А между тем он, Роде, хотел лишь получить полоску земли для проведения своей дороги, как это ему только что разрешила Германия. Такое желание не было бы незаконным и было бы, без сомнения, поддержано Германией. Впрочем, добавил Родс, кайзеру нечего горевать о нашумевшей телеграмме и огорчаться по поводу криков английской прессы. Родс не знал всей истории в связи с отправленной Крюгеру телеграммой и хотел утешить меня, считая меня ее инициатором. Родс в дальнейшем посоветовал мне построить Багдадскую железную дорогу, вызвав, таким образом, к жизни Месопотамию и устроив ее орошение. Это, по его мнению, является задачей Германии, точно так же как его задача   создание «Cape-to-Cairo Line». Так как проведение этой линии через нашу территорию ставилось в зависимость от предоставления нам островов Самоа, то Родс горячо ратовал в Лондоне за уступку их нам.

В делах внутренней политики князь Гогенлоэ, как канцлер, управлял мягкой рукой, что было мало полезно для общей системы. С Ватиканом он благодаря своим старым связям с господином фон Гертлингом сумел установить хорошие отношения. Его мягкость и снисходительность распространялись и на имперские земли, к которым он как знаток, издавна проявлял особый интерес. Но ему за это не отвечали благодарностью: косвенно поощряемый французский дух все более дерзко проявлялся в имперских землях. Князь Гогенлоэ любил пользоваться даже и в отношении к социалистам такими средствами, как посредничество, соглашение и примирение, часто применяя эти средства даже тогда, когда энергичное вмешательство было бы гораздо уместнее.

Князь Гогенлоэ горячо приветствовал мою поездку на Восток   в Стамбул и Иерусалим. Он был рад упрочению отношений с Турцией и считал возникший на этой почве проект Багдадской дороги крупным, достойным Германии культурным начинанием. По настоянию дряхлеющей английской королевы-бабушки, желавшей на закате своих дней еще раз увидеть своего старшего внука, я в 1899 году совершил поездку в Англию вместе с моей женой и двумя сыновьями. Это встретило у канцлера самую горячую поддержку. Он ожидал от этой поездки ослабления последствий инцидента с телеграммой Крюгеру, в свое время им же самим обостренного. В то же время он наделся получить разъяснение некоторых важных вопросов в моих личных беседах с английскими государственными деятелями. Королева Виктория, чтобы предупредить всякие непристойности со стороны английской прессы, резко полемизировавшей с германской в связи с бурской войной, и не всегда справедливыми нападками некоторых немецких газет, поручила автору «Life of Prince Consort» сэру Теодору Мартину сообщить английской прессе желание Ее Величества, чтобы императору, ее внуку, был оказан достойный и дружеский прием. Так и случилось. Визит прошел гладко и удовлетворил меня во всех отношениях. У меня были важные беседы с различными влиятельными лицами. О телеграмме Крюгеру во все время моего пребывания в Англии никто ни разу не упомянул. Напротив, королева-бабушка не скрыла от своего внука, как несимпатична ей была бурская война. Она не скрывала своего недовольства поведением мистера Чемберлена и своего нерасположения к нему и еще раз поблагодарила меня за мое немедленное и резкое отклонение русско-французского предложения о вмешательстве и за мое быстрое уведомление об этом предложении. Можно было ясно видеть, как сильно любила королева свою прекрасную армию и как она была удручена полученным вначале английской армией отпором, сопровождавшимся значительными потерями. Старый фельдмаршал герцог Кембриджский сказал по этому поводу прекрасные слова: «Британский дворянин и офицер доказал, что он умеет умирать, как джентльмен». При моем отъезде королева напутствовала меня сердечными приветами по адресу своего глубокоуважаемого кузена (much cherished cousin) рейхсканцлера, ум и опытность которого, как она надеялась, будут всегда содействовать упрочению хороших отношений между обеими странами.

Мой доклад об успешной поездке удовлетворил князя Гогенлоэ во всех отношениях, в то время как со стороны известной части прессы и многих взволнованных «друзей буров» я был встречен самыми резкими нападками. Немцу недостает как раз того, что привито английскому народу и воспитано в нем долгой политической традицией: когда борьба уже началась, хотя бы только на дипломатическом поприще, англичанин безропотно идет за своим знаменем. Он поступает по пословице: «Разве можно во время скачек менять жокея?».

Осенью 1900 года князь Гогенлоэ оставил канцлерский пост, так как это бремя стало непосильно для него из-за его престарелого возраста. К тому же ему были несимпатичны вечные партийные раздоры и споры. Он неохотно выступал перед партиями в рейхстаге. Не менее раздражала его необузданная часть прессы, которая, оперируя бисмарковскими цитатами, думала, что охраняет якобы бисмарковские традиции, и к тому же сильно вредила англо-германским отношениям, особенно во время бурской войны. Надежда, которую питали при выборе князя Гогенлоэ и при его вступлении в должность канцлера, надежда на то, что князь Бисмарк будет ему чинить меньше затруднений, оправдалась лишь отчасти. Благодаря моему примирению с Бисмарком, внешне выразившемуся в его торжественном въезде в Берлин и в пребывании в древнем замке Гогенцоллернов, атмосфера, правда, сильно разрядилась, и Бисмарк стал гораздо снисходительнее. Но его приверженцы и те, кто примкнул к нему из-за желания фрондировать, все еще не могли отказаться от своего образа действий.