Мемуары. События и люди 1878-1918 - Вильгельм IІ. Страница 8

Я с интересом следил за этими посещениями английских депутаций и удивлялся их незнанию положения вещей в Германии. Еще больше удивляли меня, однако, переданные английским посольством вопросы английского правительства на ту же тему, изобличавшие прямо поразительное неведение того, что было проделано в Германии в области социальных реформ. В беседе с английским послом я заметил, что Англия ведь в 1890 году была представлена на Берлинском социальном конгрессе и уж, конечно, по крайней мере, через посольство получала сведения о дебатах в рейхстаге, в масштабах размерах проводившихся по поводу отдельных социальных мероприятий. Посол ответил, что у него появилась та же мысль, и поэтому он велел просмотреть старые дела посольства. При этом было констатировано, что посольство самым подробным образом доносило обо всем в Лондон и что о каждой важной стадии успешного развития социальных реформ посылались туда объемистые донесения. Однако, прибавил британец, пожимая плечами: «Так как они шли из Германии, их никто не читал. Их просто прятали в шкафы для бумаг, и там они с тех пор и остались. Это настоящий позор! Германия никого не интересует у нас». Английский король и английский парламент либо не обладали достаточной совестью, либо не имели времени или охоты, чтобы заняться улучшением положения рабочего класса. «Политика окружения», склонявшая к уничтожению Германии, в первую очередь   ее промышленности и вместе с ней рабочего класса, была для них гораздо важнее и выгоднее.

9 ноября 1918 года радикальные немецкие социалистические вожди с их кликой примкнули к этому британскому разрушительному намерению. В областях, доступных моему влиянию, например в управлении моим двором, в императорском автомобильном клубе и т. п., я даже в мелочах способствовал проявлению социальной точки зрения. Так, например, из денег, получаемых служителями при осмотре дворцов, я приказал образовать особый фонд, который считался собственностью служителей и с течением времени достиг крупной суммы. Из средств этого фонда служители и их семьи получали прибавки для поездок на курорты, средства на лечение и похороны, на приданое для детей, прибавки на издержки по конфирмации и тому подобные нужды.

По просьбе вновь организованного «императорского автомобильного клуба» я принял покровительство над ним и по его приглашению присутствовал на завтраке в прекрасном помещении выстроенного клубом дома. Здесь я встретил, кроме таких магнатов, как герцоги фон Ратибор, фон Уест и др., также и ряд лиц из берлинской haute finance и индустрии, часть которых вели себя так, словно «взбесились при виде горностая». Когда разговор зашел о шоферах, я предложил основать фонд, который давал бы последним вспомоществование для лечения при несчастных случаях и обеспечение близких на случай смерти. Это предложение встретило общее сочувствие, и фонд имел большой успех. Подобный же фонд я создал впоследствии для капитанов и первых лоцманов в императорском яхт-клубе в Киле.

Особую радость мне доставлял основанный мной «Детский дом» кайзера Вильгельма в Альбеке, куда ежегодно с мая по конец сентября партиями, меняясь через каждые четыре недели, привозили на отдых большое число детей из беднейших рабочих кварталов Берлина. Дом этот еще и теперь находится под испытанным руководством выдающейся начальницы м-ль Киршнер, дочери бывшего берлинского обер-бургомистра, и достиг блестящих результатов в психологическом и физическом воспитании детей. Чахлые, бледные, жалкие дети большого города превращались в свежие, цветущие, жизнерадостные маленькие создания, в успехах которых я часто с радостью убеждался лично. Так как я упомянул о моем разладе с Бисмарком в подходе к рабочему вопросу, то я хотел бы еще, кроме сказанного уже прежде о его принципиальной позиции к нему, привести пример того, как блестяще вел себя однажды князь в деле, касавшемся рабочих, хотя при этом им, конечно, руководили и национальные интересы, он сразу понял, что дело идет об устранении угрозы серьезной безработицы, и, опираясь на весь свой авторитет, принял решительные меры.

Будучи еще принцем Вильгельмом, приблизительно в 1886 году, я узнал, что большая судостроительная верфь «Вулкан» из-за недостатка заказов стоит перед угрозой банкротства, а вместе с тем всей многотысячной рабочей массе грозит остаться без хлеба. Это было бы катастрофой и для города Штеттина. Верфь могла удержаться лишь благодаря заказу на большое судно. По предложению, сделанному в свое время адмиралом фон Штошем, для того чтобы, наконец, освободиться от английского судостроительства, эта верфь смело принялась за дело и выстроила первыйнемецкий броненосец, крещение которого было совершено моей матерью в день ее рождения в 1874 году в моем присутствии. С тех пор военно-морское ведомство всегда оставалось довольно судами этой верфи, но заказы им давало редко. Руководители же торгового флота не рисковали подражать смелому шагу адмирала фон Штоша. Таким образом, эта доблестная немецкая верфь стояла перед угрозой неизбежного разорения, так как бременский Ллойд отклонил ее предложение построить пассажирский пароход, заметив при этом, что англичане благодаря своим долголетним традициям сумеют это сделать лучше. Нужда была велика. Я поспешил к князю Бисмарку и изложил ему обстоятельства дела. Канцлер пришел в ярость и, сверкая глазами, ударил кулаком по столу. «Что? Эти чертовы перечницы хотят строить свои суда лучше в Англии, чем у нас? Это совершенно неслыханно. И при этом должна погибнуть хорошая немецкая верфь. Черт подери этих купцов!»

Он позвонил, и вошел служитель. «Позовите тотчас же сюда тайного советника X. из Министерства иностранных дел». Через несколько минут, в течение которых князь тяжелыми шагами ходил взад и вперед, появился вызванный X. «Телеграмму в Гамбург послу: Бременский Ллойд должен строить свое новое судно в Штеттине на верфи «Вулкан». Тайный советник быстро исчез, «перекатившись через открытую дверь с развевающимися полами сюртука». После этого князь обратился ко мне и сказал: «Вам я обязан особой благодарностью. Вы оказали отечеству, а также и мне важную услугу. С этих пор строить будут только у нас. Это уже я разъясню ганзейцам. Вы можете телеграфировать верфи «Вулкан», что канцлер ручается за эту постройку; пусть это будет началом длинного ряда других построек, рабочие же, которых вы таким образом спасли от безработицы, пусть благодарят вас». Я известил тайного советника Шлутова в Штеттине. Радость была велика. Это было начало, которое должно было повести к постройке великолепных быстроходных судов.

Когда по моем вступлении на престол я в декабре года поехал в Штеттин, чтобы пожаловать знаки отличия моим померанским гренадерам, я посетил, по просьбе правления, и верфь «Вулкан».

Правление встретило меня у верфи. Затем открылись большие створчатые ворота, и я вошел внутрь. Но вместо работы и шума громыхающих молотков меня встретила глубокая тишина. Все рабочие, обнажив свои головы, стояли полукругом. В середине находился самый старый рабочий с белоснежной бородой, с лавровым венком в руке. Я был поражен. Шлутов прошептал мне: «Маленькая радость, которую рабочие сами себе придумали». Старый кузнец выступил вперед и простыми словами энергично выразил мне благодарность рабочих за то, что я своим ходатайством перед Бисмарком спас от нужды и голода их самих, их жен и детей. Он просил меня принять лавровый венок как знак признательности рабочих. Глубоко тронутый, я принял подарок и выразил радость, что получил свой первый лавровый венок в мирной обстановке, без единой капля крови и из рук честного немецкого рабочего. Это было в 1888 г. Тогда немецкие рабочие еще умели ценить счастье труда.

Генерал фон Каприви был при моем вступлении на престол начальником адмиралтейства. Он был последним генералом в этой должности. По восшествии на престол, я, на основании предварительного изучения в Англии и у себя дома этого вопроса, энергично принялся за реформу, точнее сказать, за создание сызнова императорского германского флота. Это было не по вкусу дельному, но несколько упрямому и не совсем свободному от тщеславия генералу. За ним, несомненно, были большие заслуги в повышении боеспособности флота, усилении офицерского корпуса и развитии миноносцев. Зато судостроение и замена изнашивающихся материалов новыми были при нем, ко вреду для флота и к огорчению расцветающей и требующей заказов судостроительной индустрии, совершенно в загоне. Каприви, как старый прусский генерал, придерживался взгляда своих сверстников по 1864, 1866 и 1870   1871 годам, что весь центр тяжести боеспособности страны лежит в армии и что так будет и впредь. Потому-де нельзя предъявлять государству большие денежные требования на нужды флота, ибо в таком случае возникла бы опасность сокращения расходов на армию, что стало бы тормозом для развития последней. Это мнение, в котором генерала Каприви нельзя было разубедить, являлось ложным. Отпущенные кредиты не стекались в один резервуар, из которого можно было бы путем передвижения клапана направить денежный поток то в русло армии, то в русло флота. Если Каприви не хотел требовать кредитов для создания флота с таким расчетом, чтобы больше денег выпало на долю армии, то этим он, конечно, своей цели не достигал. Из-за этого армия не получала ни на один грош больше того, что военный министр по бюджету получал согласно своим требованиям. Находившийся тогда в стадии организации статс-секретариат по морским делам должен был совершенно независимо от военного министерства категорически потребовать для флота такую сумму, какая нужна была для защиты нашей торговли и наших колоний. Позже так и произошло.