Воспоминания о монастыре - Сарамаго Жозе. Страница 56

В тот вечер досказал Мануэл Мильо свою историю. Спросил его Балтазар Семь Солнц, удалось ли королевским солдатам схватить королеву и отшельника, и ответил Мануэл Мильо, Не удалось, обыскали они все королевство пядь за пядью, обшарили дом за домом, но их не нашли, и, молвив это, умолк. Сказал Жозе Малый, Вот так история, стоило целую неделю ее рассказывать, и ответил Мануэл Мильо, Отшельник перестал быть отшельником, королева перестала быть королевой, но никому не известно, удалось ли отшельнику сделаться мужчиной, а королеве женщиной, мое-то мнение, что было им то не по плечу, ведь когда случится такое, уж как-нибудь да проявится, будет знамение, а тут ничего такого не было, но все это произошло так давно, что никто из них в живых не остался, ни он, ни она, а со смертью и всякой истории конец. Балтазар постучал своим крюком по валявшемуся поблизости камушку. Жозе Малый поскреб подбородок, колючий от щетины, и полюбопытствовал, А как стать мужчиной погонщику волов, и Мануэл Мильо ответил, Не знаю. Семь Солнц швырнул камушек в огонь и сказал, Может, если выучится летать.

И еще одну ночь пришлось им ночевать в пути. На дорогу от Перо-Пинейро до Мафры ушла целая неделя. Когда вернулись люди в Мафру, можно было подумать, что пришли они с войны, в которой потерпели поражение, грязные, оборванные и неимущие. Народ диву давался при виде огромной глыбищи, Какая большая. Но Балтазар пробормотал, глядя на базилику, Какая маленькая.

С тех пор как летательная машина опустилась на Монте-Жунто, Балтазар Семь Солнц то ли шесть, то ли семь раз пускался в путь, чтобы поглядеть на нее и по мере сил исправить повреждения, нанесенные ей временем и непогодой, ибо она лежала под открытым небом, хоть и защищали ее заросли и побеги куманики. Когда заметил Балтазар, что железные пластины стали ржаветь, принес он горшок сала и тщательно смазал их, и так делал всякий раз, когда приходил сюда. Еще вошло у него в привычку приносить на гору связку ивовых прутьев, которые нарезал он по дороге близ одной известной ему топи, они нужны были для того, чтобы заделывать прорехи в плетеных частях, а прорехи эти были не всегда причинены временем, как-то раз обнаружил он в каркасе пассаролы гнездо с шестью лисятами. Он перебил их, как кроликов, пристукнув каждого крюком по макушке, а затем расшвырял в разные стороны, подальше, куда попало. Отец с матерью найдут мертвых лисят, учуют кровь и, можно поручиться, никогда больше не вернутся в эти места. Всю ночь слышался их вой. Они унюхали след Балтазара. Когда же нашли трупики лисят, стали скулить, бедняги, и так как считать не умели, а может, умели, да не были уверены, что все детеныши погибли, то подобрались они поближе к тому, что прежде было их жильем, а стало чужой летательной машиной, подкрались осторожно, побаиваясь человеческого запаха, и затем снова учуяли запах крови, оставшийся от тех, кто произошел от их плоти и крови, и отступили, вздыбив шерсть на загривке и глухо рыча. Больше они не возвращались. Но развязка могла бы быть иной, если бы действующими лицами истории были не лисы, а волки. По этой-то причине после того раза Балтазар Семь Солнц стал брать с собою шпагу, лезвие ее хоть и было источено ржавчиной, но еще вполне годилось, чтобы справиться с волком и с волчицей.

Наведывался он в те места всегда в одиночку, и сейчас тоже собирается идти один, но сегодня Блимунда говорит ему, впервые за три года, Я тоже пойду, и Балтазар удивился, Путь неблизкий, устанешь, Хочу знать дорогу, а вдруг придется пойти мне туда без тебя. Это был основательный довод, но Балтазар не забыл о том, что в тех местах можно повстречать волка, Что бы ни случилось, никогда не ходи туда одна, дороги там скверные, места безлюдные, коли ты не забыла, там и дикие звери водятся, могут напасть, и Блимунда ответила, Никогда не следует говорить, что бы ни случилось, ведь всегда может случиться что-нибудь такое, о чем и не помышляли мы, когда говорили, что бы ни случилось, Что верно, то верно, говоришь ты точь-в-точь как Мануэл Мильо, А кто такой Мануэл Мильо, Он работал тут вместе со мною, но порешил вернуться к себе в родные места, сказал, лучше уж утонуть в Тежо во время половодья, чем угодить под камень в Мафре, говорят, все виды смерти равны меж собою, но это не так, равны меж собою все умершие, вот и отбыл он в свои родные места, где камни невелики, а воды пресные.

Балтазар не хотел, чтобы Блимунда прошла пешком весь долгий путь, а потому нанял ей осла, и отправились они к Монте-Жунто, попрощавшись, но оставив без ответа вопросы Инес-Антонии и зятя, Куда это вы собрались, ты же потеряешь деньги за два дня, а случись какое горе, мы даже не ведаем, куда дать знать, возможно, горе, о котором говорила Инес-Антония, была смерть Жуана-Франсиско, она бродила у самых дверей его дома, то заглянет внутрь, то снова отступит, может, пугало ее молчание старика, как скажешь человеку, Идем со мною, если сам он ни о чем не спрашивает и на вопросы не отвечает, только глядит, такого взгляда смерть и та испугается. Не знает Инес-Антония, не знает Алваро-Дього, а сын их в таком возрасте, когда хочется знать лишь о себе самом, не знают они, что Жуану-Франсиско сказал Балтазар, куда идут они, Отец мой, мы с Блимундой идем в горы Баррегудо к вершине Монте-Жунто, поглядеть, как там наша летательная машина, мы летели на ней из Лиссабона, вспомните, отец, здесь, в Мафре, говорили, что пролетел Святой Дух над строящимся монастырем, никакой то не был Святой Дух, то были мы, мы, а с нами отец Бартоломеу Лоуренсо, вы помните, тот священник, что приходил к нам домой, когда мать была еще жива, и она хотела зарезать петуха, а он не позволил, мол, чем съесть петуха, куда лучше послушать его пение, и не след, мол, причинять такой ущерб наседкам. Выслушал эти воспоминания Жуан-Франсиско и, хоть был обычно неразговорчив, промолвил, Все я помню, и не тревожься, я еще не настолько плох, чтобы помереть, а когда придет мой час, буду я с тобой, куда бы тебя ни занесло, Но вы верите, что я летал, отец, Когда стареем мы, начинают случаться вещи из будущих времен, ибо мы уже становимся способны поверить в то, в чем сомневались прежде, и, даже если не можем мы поверить, что такое было, верим, что такое будет, Я летал, отец, Сын, я верю.

Цок-цок-цок копытцами, ослик мой пригожий, стишок вряд ли подошел бы к этому ослику, он ведь не без изъянов, не стишок, а ослик, под седлом шкура повытерлась, но трусит довольный, ноша, что он несет, легонькая и не мучает его, куда девалась воздушная стройность Блимунды, шестнадцать лет миновало с тех пор, как увидели мы ее в первый раз, но зрелой ее поре не одна молодка позавидовала бы, ничто так не сохраняет молодость, как необходимость беречь тайну. Добрались они до болотца, Балтазар нарезал ивовых прутьев, а Блимунда тем временем нарвала кувшинок, сплела венок для ослика, надела ему на уши, и какой же он стал славный, никогда еще не было ему такого праздника, ни дать ни взять эпизод из Аркадии, пастух, пусть однорукий, пастушка, которая стережет воли людские, осел, он вообще-то в подобных историях не участвует, но в эту его взяли, хоть и внаем, потому что пастух не хотел, чтобы утомилась пастушка, и кто подумает, что это дело обычное, ослов всегда берут внаем, тот просто не знает, как часто приходится ослам страдать из-за того, что ноша у них нежеланная, от этого и шкура повытрется, и душа изноет. Нарезал Балтазар прутьев, связал в охапку, поклажа стала тяжелее, но кто с радостью груз несет, тот не устает, как говорится, тем паче что Блимунда решила идти пешком, вышли трое погулять, один цветы везет, остальные при нем.

Время стоит весеннее, поле покрылось белыми мелкими бессмертниками, если наши странники, чтобы сократить дорогу, пускаются полем, жесткие головки цветов щекочут босые ноги Блимунды и Балтазара, у нее есть башмаки, у него сапоги, но и те и другие лежат в котомке до той поры, когда почва станет каменистой, и дышит земля горьковатым запахом, это пахнут бессмертники, аромат первого дня творения, еще до того, как Бог изобрел розу. Славная погода, в такой денек самое время пойти поглядеть, как там летательная машина, проплывают по небу большие белые облака, хорошо бы подняться на пассароле хоть разок еще, взмыть высоко-высоко, подлететь к этим воздушным замкам, отважиться на то, на что не отваживаются птицы, проникнуть без боязни в облачные громады и, пройдя сквозь них в ознобе от холода и страха, вылететь туда, где синева и солнце, поглядеть на красавицу Землю и сказать ей, Земля, как прекрасна Блимунда. Но дорога пешеходная, Блимунда не так прекрасна, как некогда, кувшинки, увядшие, высохшие, свалились с головы ослика, давай-ка сядем вот тут, поедим черствого хлеба, который дается нам в этом мире, поедим и пойдем дальше, путь неблизкий. Блимунда запоминает все приметы дороги, тот лесок, те кустарники, четыре камня в ряд, шесть холмов кружком, а как зовутся эти селенья, миновали мы Кодесал и Градил, Кадрисейру и Фурадоуро, Мерсеану и Пена-Фирме, шли мы, шли, вот и пришли, Монте-Жунто, пассарола.