Губитель максаров - Чадович Николай Трофимович. Страница 4

Если что и спасало жестянщиков от всевозможных напастей, так лишь привычка обороняться всем миром да преимущество в вооружении. Таких дальнобойных многозарядок, таких взрывчатых смесей, таких острых мечей и непробиваемых доспехов не имел ни один соседний народ. Тайны, заставлявшие вещества приобретать неимоверную твердость или, наоборот, мгновенно и бурно распадаться, были издревле известны жестянщикам.

Именно они построили некогда невидимую, но неприступную стену, защищавшую Страну максаров от вторжения любых врагов. До самого последнего времени их мастера продолжали изготовлять для своих угнетателей чудодейственное оружие – призрачные клинки, способные рубить камень и железо так же легко, как и человеческую плоть.

Обычно народы, чьи поколения одно за другим взрастали среди кровавых браней, отличались суровым и воинственным нравом, однако, несмотря ни на что, жестянщики в большинстве своем оставались людьми незлобивыми и мирными. Их кротость вошла в поговорку. Словно оправдываясь, они говорили сами о себе: «Всякая зверушка под чужой лапой смиряется».

Трудолюбивые и предприимчивые, жестянщики были согласны платить любую дань, лишь бы их только оставили в покое.

И платили! Но каждый раз дани оказывалось мало или она была не такой, как это хотелось мытарям, и начинались повальные грабежи, очень быстро превращавшиеся в насилие и смертоубийство. Тут уж даже безответным жестянщикам не оставалось ничего другого, как браться за оружие, хранившееся в тайниках под каждым домом. И уж тогда обидчикам, какой бы облик они ни имели, людей или мрызлов, приходилось туго.

За свою долгую историю жестянщикам удавалось несколько раз подчинить себе столь могущественные силы природы, что это внушало им обманчивую надежду на скорые перемены в злосчастной судьбе. Не в силах побороть искушения, они пытались обратить эти силы против максаров, но всякий раз терпели сокрушительное поражение, сопоставимое с национальной катастрофой.

Технический гений был бессилен перед магической волей максаров, на расстоянии заставлявшей людей убивать своих братьев и самих себя. Страна превращалась в один огромный погост, в сплошное пожарище, в пиршественный стол для стервятников всех видов, а те, кому посчастливилось уцелеть, попадали в еще более тяжкую кабалу.

Окш рос мальчиком странным, что могло быть следствием перенесенных в детстве тяжких увечий. Подобрали его в глухой местности, которую добрые люди обычно обходили стороной, и те, кому довелось присутствовать при этом, говорили потом, что младенец с пробитой головой, изломанными ребрами и почти оторванной левой рукой лежал среди груд развороченной земли, вдобавок ко всему еще и обильно пропитанной неизвестно чьей кровью.

Никаких надежд на спасение ребенка не было, однако какой-то лекарь, лишенный права заниматься своим ремеслом за чересчур легкомысленное отношение к жизни пациентов, от нечего делать занялся его врачеванием.

Он извлек из легких осколки ребер, освободил мозг от давления расколотых черепных костей, сшил мягкие ткани плеча и заключил сильно пострадавшую левую руку в хитроумную железную шину. К общему удивлению, которое разделял и сам лекарь, маленький пациент выжил, хотя ходить и говорить научился гораздо позже, чем его сверстники. Левая рука осталась скрюченной и малоподвижной, зато Окш (такое имя выбрал ему с помощью жребия староста поселка) мог легко укусить свой локоть, что вызывало зависть даже у старших ребят.

Сначала его воспитывала молодая семья, в которой было двое своих малолеток, но после очередного нападения бродячей шайки, когда приемный отец погиб, а мать угнали в плен, Окш прибился к старому Урду Пучеглазу, златокузнецу и граверу.

Нельзя сказать, чтобы мальчишка испытывал особый интерес к чеканам или тиглям, но показывать ему что-либо дважды не приходилось, а кроме того, при каждом удобном случае он пытался упростить производственный процесс и временами добивался совсем неплохих результатов.

Среди жестянщиков всякие нововведения не поощрялись (не хватало еще опять придумать какую-нибудь штуковину, с помощью которой горячие головы попробуют одолеть максаров), но Урд Пучеглаз, доживший до столь почтенного возраста только потому, что сам оружия в руки никогда не брал, зато убегать и прятаться мог не хуже зайца, всегда грудью вставал на защиту своего ученика.

– Что значит – укроти сопляка? – возмущался он всякий раз, когда другие мастера делали ему замечания по этому поводу. – Кому-то лучше по старинке работать, а кому-то надо и для будущего стараться. Если бы мы своим дедам и прадедам во всем подражали, то до сих пор бы ездили на некованых клячах и стреляли бы из арбалетов. Вы моего мальчишку не трогайте. Он далеко пойдет, даром что увечный.

– Были уже такие, – возражали ему. – И среди дедов, и среди прадедов. Тоже далеко ходили. Но всякий раз на максаров нарывались. Сам знаешь, чем это кончалось.

– Что же вы, отцы-благодетели, предлагаете? – не сдавался Пучеглаз. – Таланты, свыше дарованные, в землю зарывать? Ломать пальцы умельцам? Или рубить головы, чудесные вещи измысляющие?

– Талант таланту рознь, – поучали старика такие же, как он, ветераны, чудом пережившие свое поколение. – От некоторых, вроде твоего, прямая польза. Ты уж если где-нибудь схоронишься, так и сотня мрызлов не найдет. А иные таланты глушить полагается. От этого всем спокойнее будет.

В конце концов собеседники доводили Пучеглаза до такого состояния, что он, примчавшись домой, хватал первое, что подвернется под руку, – то ли мерную рейку, то ли сложенную вдвое веревку, то ли свой старый, уже лишенный пряжки пояс, – и требовал чересчур умного ученика на расправу.

Бить сироту, да еще и калеку – затея неблаговидная, однако в том, что она так никогда и не осуществилась на деле, заслуга принадлежала исключительно самому Окшу, а вовсе не его наставнику. В такие моменты его просто невозможно было застать дома. Словно предчувствуя беду, мальчишка прятался в таких укромных уголках поселка, о которых не знал даже староста, которому по долгу службы полагалось все знать.

Скоро стало заметно, что в физическом развитии Окш отстает от своих сверстников. Те росли коренастыми, горластыми и смуглыми, а он был тихий, бледный и худосочный. Вдобавок ко всему его глаза и волосы начали светлеть.

Перепуганный Пучеглаз стал стричь подмастерья наголо и приучал его в разговоре с посторонними не поднимать глаз. Для чего это было нужно, старик и сам толком не понимал.

В положенный срок каждый из отданных в обучение мальчишек должен был представить на суд мастеров какую-нибудь вещичку собственного изготовления – доказать, так сказать, свою профессиональную пригодность. Вот тут Окш огорошил всех окончательно. Вместо золотой пряжки, инкрустированной алмазной пылью, или изысканной шкатулки он изготовил свою собственную модель многозарядки, ударно-спусковой механизм которой имел деталей вдвое меньше, чем прежний.

Досталось на орехи не только самозваному оружейнику, но и его учителю, хотя тот и клялся, что ни о чем таком заранее не знал. И тем не менее финал этой истории неожиданно оказался благоприятным как для старика, так и для мальчишки. Важные персоны, неизвестно по чьему вызову явившиеся в поселок, одарили Пучеглаза роскошным набором гравировальных инструментов, а юного Окша забрали с собой, отказавшись, впрочем, назвать место, где тот будет проходить дальнейшее обучение.

Вновь ставшему сиротой, вырванному из привычной обстановки, мальчишке на первых порах пришлось туго.

Мастерская, в которой он оказался, со всех сторон была окружена неприступной каменной стеной, а порядки здесь царили не менее суровые, чем на каторге. Старшие товарищи по несчастью даже намекали Окшу, что тот, кто однажды оказался в этом каменном загоне, уже никогда не увидит волю. И все потому, что здесь изготовляли и ремонтировали самые совершенные виды оружия, в том числе и знаменитые клинки максаров.

Мастера, причастные к этим тайнам, становились как бы почетными пленниками. Они могли вдоволь есть и пить, носить на досуге самые роскошные одежды, даже развлекаться с приходящими подругами, однако территория мастерской оставалась тем единственным местом, где им позволено было жить. Даже скончавшись, они уходили в эту землю, сплошь пропитанную кислотами и солями.