Последняя ошибка Темного Мастера - Шелонин Олег Александрович. Страница 10

— Что за бутылки? — насторожился Денис.

— Вон в том шкафчике стоят, — кивнул лепрекон на толстенный ольховый пень, торчавший прямо из пола у стены корчмы. В его коре действительно угадывалось что-то наподобие дверцы.

— Блуждающие огоньки! — воскликнул юноша, треснув себя по лбу. — Как же я сразу-то не догадался. Вот, значит, в какую сказку меня Валька закинул.

Лепрекон как-то странно покосился на юношу при этих словах.

— Блуждающие огоньки? — Ганс тоже встрепенулся. — А что, неплохо звучит. Сказка вообще-то дрянь получилась, а вот название самое то. — Сказочник полез под стол, выудил оттуда скинутые на пол исписанные бумаги и начертал на одной из них новое название.

— Какая самокритичность, — восхитился Денис, но Ганс его уже не слышал.

Он вернулся к новой сказке и теперь задумчиво жевал кончик пера, устремив мечтательно-пьяный взор в потолок.

— Ну и дальше что было? — тормошнул Денис лепрекона.

Тот продолжил. В ольховом пне, который служил шкафчиком еще прабабушке болотницы, действительно стояли бутылки. С поэзией простой, поэзией скандальной, в которую был подсыпан шипучий порошок из лживых грязных городских сплетен. В особой бутылке хранились трагедии, замешенные поганой метлой на похмельном рассоле, обильно орошенном кровью преступника и его жертвы. Трагедии хранились в бутылке из-под шампанского, так как, по определению, должны были хлопать пробкой, а потом ядовито шипеть, исходя пузырями ненависти и злобы. Была в шкафчике даже бутылка с минорно-набожной поэзией, но, так как в каждую бутылку болотница добавила немножко чертовщины, стишки получались не совсем минорные и не совсем божественные. Половину шкафчика занимала самая большая бутылка с обыкновенными историями для прозаиков. Горлышко ее было обвязано свиной кожей и обтянуто пузырем, чтоб амброзия не выдохлась. Вот этой-то бутылки Ганс Христиан и пытался добраться в душевных терзаниях, вызванных сильнейшим творческим кризисом.

К счастью, пришел он хоть и с охапкой конопли вместо клевера, но зато с деньгами. Не меньше трех десятков золотых отягощали его карман, и хитрая болотница начала вдохновлять его своим ядреным пивом, втихаря переливая духмяный напиток через жестяную воронку в бутылки, которыми ее за недорого (стакан мухоморовки за тридцать бутылок стеклотары) снабжали черти, обшаривавшие близлежащие к болоту кусты. Все было хорошо, пока Ганс вдохновлялся только пивом, думая, что хлебает амброзию вдохновения. Однажды болотница задержалась по своим делам в подсобке, и нетерпеливый клиент залез в шкафчик без нее. Сцапал, разумеется, самую большую бутылку. Вот только не знал, дурак, что заключенное в ней высокое искусство надо было нюхать, а не пить! Хлебнул душевно. А так как хлебнул по свежим дрожжам ее ядреной мухоморовки, на которой болотница настаивала пиво, то нырнувшая в него муза сразу захмелела, и теперь они на пару уже третий день подряд творят, не просыхая.

— Значит, третий день творит, говоришь? — усмехнулся Денис.

— Третий день, — закивал головой лепрекон.

— А ничего странного в последнее время на вашем болоте не происходило? — нейтральным тоном спросил юноша.

— А то ты не знаешь? — пробормотал лепрекон.

— Не знаю.

— Сам же только что про блуждающие огоньки сказал.

— Угу. И сколько у вас их тут объявилось?

— Три штуки. Странные огоньки. Наши гнилушки где лежат, там и светят, а эти блуждают. Пытались мы за ними охотиться, не поймали. Смылись куда-то. Со вчерашнего дня их больше не видать.

— Это хорошо, что их было только три, — пробормотал Денис, покосившись на Ганса.

Если верить сказке, написанной упившимся в зюзю писателем, блуждающие огоньки рождались в определенный день и час во время полнолуния, Они могли вселиться в любого человека и маяться дурью на всю катушку. В течение года такой огонек должен основательно совратить человека. И не одного. Не менее трехсот шестидесяти четырех человек огонек должен совратить. По одному в день. Тогда он удостаивался высшей награды — огненно-красной ливреи скорохода, в которой огонек мог бежать перед парадной колесницей черта, и, самое главное, получал право на бегу изрыгать пламя прямо изо рта на зависть остальным блуждающим огонькам, которым за пределы своего болота дорога заказана. Однако разгадавший их человек может эти блуждающие огоньки задуть. Тогда пропал огонек. Полезай обратно в болото, где его за такую оплошность наказывают заключением в гнилушку. Лежи себе там и свети, не шевелясь. Такому же наказанию подвергаются и те огоньки, которые не успеют совратить за год нужное количество людей.

— Дебильная сказка, — вздохнул Денис.

— Ты это о чем? — не понял лепрекон.

— Так, о своем, об огрском. Свободен.

Лепрекон, сообразив, что добавки не будет, дохлебал пиво и поспешил свалить за свой столик. Как только он ретировался, Денис подозвал к себе болотницу.

— Чего тебе, зеленый?

— Что ж ты, перечница старая, знаменитого писателя таким пойлом жутким поишь? — начал наезжать на старушку Денис, кивая на опустевшую кружку.

— Сынок, да какое же это пойло? — всплеснула сухонькими ручонками бабуля, сердито косясь на лепрекона. — Ты эту шапку зеленую не слушай, он тебе наговорит! Сам-то видал, с каким удовольствием хлебал? Тебе ни капли не оставил. Это ж чистейшая болотная водица. Гнилушечки, мухоморчики, бледные поганочки. Лоси не доедают, лешие у них последнее отбирают, чтоб я этот напиток дивный для клиентов сварила. Да за каждую бочку моего пива лесной царь золотом полновесным платит. Это же нектар! Амброзия! Да ты сам попробуй.

Болотница метнулась в подсобку и скоро вернулась с еще одной кружкой зеленого пива. Денис не удержался, сдул пену, пригубил. Глаза сразу съехались в кучку.

— Бедный Гансик… как он еще держится на ногах.

— А зачем ему держаться на ногах? — удивилась болотница. — Он сидит.

— Третий день?

— Больше. А по мне, так хоть до скончания века пусть сидит… пока деньги есть.

— Понятно.

Денис перегнулся через стол, заглянул в бумаги сказочника. Тот уже писал про принцессу Фиону, ожидающую в черном замке своего рыцаря, который должен будет спасти бедняжку от дракона.

— Хоть бы чего-нибудь своего привнес, — покачал головой юноша. — Скажем, Вионой девчонку назвал.

— Не звучит, — отмахнулся Ганс, — слишком тривиально. Фиона — то, что надо!

— Слушай, может, хватит чужие сказки тырить? — начал отнимать у него бумаги юноша. — Я точно знаю, что ее Уильям Стейг написал.

— Какой еще Стейг? Не знаю никакого Стейга! Я ее написал! — вцепился в свои бумаги Ганс. — Стейг — город, а не писатель!

Споры о приоритете прервал чей-то истошный вопль, донесшийся до выпивох со стороны болот:

— Атас! Черные Капюшоны идут!

Нечисть задергалась. Кто-то вскочил из-за стола, растерянно озираясь, кто-то дернулся к выходу, но было уже поздно. Дверь распахнулась, и на пороге появилась мрачная фигура, закутанная с головы до ног в черный плащ. Лицо неизвестного наполовину было перекрыто черным капюшоном, низко надвинутым на лоб. Габаритами застывший в дверях квадратный организм, конечно, уступал Денису, но все равно его фигура внушала уважение.

— Всем сидеть! — грозно сказал Черный Капюшон, скользнул беглым взглядом по посетителям корчмы, удовлетворенно кивнул головой и коротко бросил себе за спину: — Вроде чисто.

В корчму вошел еще один Черный Капюшон, росточком пониже, следом шагнули пять амбалов в такой же одежде. Завсегдатаи корчмы завибрировали. Кто-то начал потихоньку сползать под стол, кто-то просто трясся, празднуя труса.

— Хоть бы пронесло, хоть бы пронесло… — лепетал насмерть перепуганный лепрекон за соседним столиком.

— Не вздумай, тут и без того амбре, хоть нос пальцами затыкай, — пригрозил ему Денис и с любопытством уставился на пришельцев.

Что это за существа, под плащами разобрать было трудно. Даже руки их были упакованы в черные кожаные перчатки с серебряными нашлепками, а вот арбалеты, которые находились в этих руках, юношу насторожили.