Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз. Страница 125

— Я должен что-то сделать. Разве нет?

— Нет. Нужно выждать.

— Это неправильно, Монтауген.

— Да.

— А как же Ильзе? Ей надо будет вернуться?

— Не знаю. Но сейчас она здесь.

Посему Пёклер, как обычно, избрал молчание. Избери он что-нибудь другое — раньше, когда еще было время, — они бы все, наверное, спаслись. Даже из страны бы уехали. А теперь он опоздал: наконец захотелось дела, а делать уже нечего.

Ну, честно говоря, он не слишком-то долго и раздумывал о былых ней-тралитетах. Он не был так уж уверен, что вообще их перерос.

Они гуляли вместе с Ильзе по бурному берегу: кормили уток, разведывали сосновые рощи. Ей даже разрешили посмотреть запуск. Этим ему что-то хотели сказать, но смысл он понял гораздо позже. Значило это, что нет никаких режимных нарушений безопасности: далее если она кому и сообщит, это совершенно неважно.В них вонзился рев Ракеты. Ильзе впервые придвинулась к нему поближе, обняла. Ему же показалось что это он за нее цепляется. Отсечка двигателя произошла слишком рано, и Ракета грохнулась где-то в Пенемюнде-Вест, на участке люфтваффе. Грязный столб дыма повлек к себе дикий парад воющих пожарных машин и грузовиков с рабочими. Ильзе поглубже вздохнула и сжала руку Пёклера.

— Это ты ее научил, Папи?

— Нет, так не должно было. Ей полагалось лететь большой дугой, — очертив рукою: парабола тянется за ней, охватывая испытательные стенды, монтажные корпуса, стягивая их воедино, как кресты, что священники рисуют в воздухе, четвертуя и деля паству…

— А куда она летит?

— Куда мы ей велим.

— А мне можно когда-нибудь полетать? Я же вовнутрь помещусь?

Она задавала невозможные вопросы.

— Когда-нибудь, — ответил Пёклер. — Может, когда-нибудь — на Луну.

— На Луну… — так, будто сейчас он расскажет ей сказку. А когда сказки не последовало, Ильзе сочинила свою. У инженера в соседней каморке к фибролитовой стене была прикноплена карта Луны, и по многу часов Ильзе разглядывала ее, прикидывая, где хочет поселиться. Миновав яркие лучи Кеплера, суровую уединенность Южных Возвышенностей, потрясающие виды Коперника и Эратосфена, она предпочла маленький симпатичный кратер в море Спокойствия, называется «Маскелайн Б». Они построят себе домик на самом краю — Мутти, она и Пёклер: золотые горы в одном окне, широкое море — в другом. А в небе — Земля, вся голубая и зеленая…

Надо ли было ей сказать, что на самом деле такое эти лунные «моря»? Что там нечем дышать? Собственное невежество его пугало, его отцовское недотепство… По ночам в каморке, где в паре шагов Ильзе сворачивалась калачиком на армейской раскладушке, серенькая белочка под одеялом, он задавался вопросом, не лучше ль и впрямь ей будет под опекой Рейха. Про лагеря он слыхал, но ничего зловещего в них не видел: Правительству он верил на слово — «перевоспитание». Я так все испортил… таму них люди с квалификацией… обученный персонал… знают, что нужно ребенку…пялился в электрическое рассеяние этой части Пенемюнде, что по его участку потолка вычерчивало карту приоритетов, отвергнутых грез, благосклонности в глазах берлинских мастеров фантазии, а Ильзе иногда нашептывала ему сказки на ночь о Луне, где она будет жить, пока он безмолвно не переносился в тот мир, который все-таки был миром иным: на карту без национальных границ, ненадежную и бодрящую, где летать — нормально, как дышать, — но я упаду… нет, подымаемся, вниз посмотри, тут нечего бояться, на этот раз — хорошо… да, прочно в полете, получается… да…

Может, Пёклер сегодня вечером лишь свидетельствует — а может, на самом деле участвует. Точно ему не показали. Погляди-ка. Тут сейчас поспособствуют Фридриху Августу Кекуле фон Штрадоницу в его грезе 1865 года — великой Грезе, что революционизировала химию и сделала возможной «ИГ». Чтобы нужный материал добрался до нужного сновидца, все и всё, что имеет касательство, должны в схеме располагаться на своих местах. Мило, конечно, что Юнг дал нам представление о наследственном фонде, в котором все пользуются одним сновидческим материалом. Но как же так выходит, что является нам всем индивидуально, каждому — именно и только то, что ему потребно? Не означает ли это некоего коммутационного маршрута? бюрократии? Почему бы «ИГ» не ходить на сеансы? Наверняка у них вполне свойские отношения с бюрократией другой стороны? Греза Кекуле маршрутизирована мимо точек, кои могут изгибаться дугой сквозь безмолвие в ярком нежелании существовать в движущемся моменте, несовершенный, человеческий свет, что интерферирует с серьезными бинарными решениями этих агентов, нынче дозволяющих космическому Змею в темно-лиловом великолепьи чешуи, в сияньи совершенно точно нечеловеческом, пройти — не чувствуя, не изумляясь (как отсидишь чуток в — что бы тут этони значило, — один такой архетип начинает довольно-таки смахивать на любой другой, да нет, слышится голос кого-нибудь из новых наймитов, из той лоховатой кодлы туристов в сирсакере, что привалила в первый же день: «Ого! Эй — да э-это ж Арево Творенья!А? Ну точно же! Че-ерти червивые!» — но они сравнительно быстро успокаиваются, одергивают свои рефлексы за Намерение Пялиться, самокритика, знаете ли, — поразительная методика, действовать не должна бы, но действует… Вот — вот вам вкратце проблема Кекуле. Начал с учебы на архитектора, но обернулся одним из атлантов химии, и на голове у него теперь навсегда бремя большей части органического крыла этого полезного оплота — в аспекте не просто «ИГ», но Мира, при условии, что вы способны наблюдать сие различие, хе хе… Опять-таки, Либих повлиял, великий профессор химии, чьим именем назвали ту улицу в Мюнхене, где жил Пёклер, пока ходил в Политех. Когда Кекуле только поступил, Либих преподавал в Гиссенском университете. Он-то и вдохновил юношу на смену области. Так Кекуле обратил архитекторский внутренний взор на химию. То был критический перемык. Сам Либих, похоже, сыграл роль шлюза либо того демона сортировки, которого некогда предложил его молодой современник Клерк Максвелл, дабы помочь сосредоточить энергию в одной излюбленной комнате Творенья в ущерб всему остальному (позднейшие свидетели выдвигали догадку, что Клерк Максвелл предполагал Демона своего не столько условностью в толковании идеи термодинамики, сколько иносказанием по поводу действительного существованиятаких работников, как Либих… нам может открыться, до чего выросло к этому времени вытеснение, если оценить, до какой степени Клерк Максвелл принужден был кодировать свои предупреждения… некоторые теоретики — как правило, те, кто выискивает зловещий смысл даже в печально известной фразе миссисКлерк Максвелл «Пора домой, Джеймс, тебе это начинает нравиться», — и впрямь высказывали крайнюю догадку — дескать, сами Уравнения Поля содержат грозные предостережения: в виде улики они приводят тревожную близость Уравнений к поведению схем двойного интегрирования в системе наведения ракеты A4, то же двойное суммирование плотности токов, что привело архитектора Этцеля Ёльша к постройке для архитектора Альберта Шпеера подземной фабрики в Нордхаузене именно с такой символической формой…). Молодой экс-архитектор Кекуле отправился шарить среди молекул времени в поисках скрытых форм, что наверняка были там, — тех форм, которые он предпочитал рассматривать не как реальные физические структуры, а как «рациональные формулы», являющие те отношения, что имеют место в «метаморфозах» — так затейливо, в духе XIX века он называл «химические реакции». Но визуализировать он мог. Он виделчетыре химические связи углерода, лежащие тетраэдром, — он показал, как атомы углерода могут соединяться друг с другом в длинные цепи… Но, дойдя до бензола, уткнулся в тупик. Он знал, что там шесть атомов углерода и к каждому присоединен водород, — но не мог разглядеть формы. Пока не приснилась — пока его не заставили ее разглядеть, чтобы и других соблазнила ее физическая красота, чтобы другие сочли ее чертежом, основой для новых соединений, новых комбинаций, дабы открылась новая область ароматической химии и вступила в союз со светской властью и нашлись новые методы синтеза, дабы возникла германская красочная промышленность и стала «ИГ»…