Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз. Страница 165

Продолжая сматывать тянучку в клубок, который уже довольно увесист, Пират минует Ряд Бобровой Доски, как его тут называют: здесь друг от друга древесноволокнистыми плитами отделены конторы всех Комитетов, и над входом натрафаречены названия — A4… ИГ… НЕФТЯНЫЕ ФИРМЫ… АОБОТОМИЯ… САМООБОРОНА… ЕРЕСЬ…

— Естественно, вы все это видите солдатским глазом, — она очень молода, беззаботна, в дурацкой шляпке девушки своего времени, лицо чистое и довольно твердое для такого широкоплечего, высокоприталенного, бесшеего силуэта, каким они все в наши дни щеголяют. Она движется бок о бок с ним долгими красивыми шахами, размахивает руками, встряхивает головой — вытянув руку, цапает у него немного ириски и при этом касается его пальцев.

— Для вас же все это сад, — предполагает он.

— Да. Возможно, вы не такой уж и дубина.

Единственная контора в Ряду Бобровой Доски, физически не касающаяся остальных, преднамеренно отстоящая в стороне, — маленькая хижина из гофры, сверху торчит железный дымоход, во дворе повсюду валяются насквозь проржавевшие детали автомобиля, под немощным брезентом дождевого оттенка — поленницы, дом-трейлер, у которого под прямыми попаданьями дождя по избитой непогодью обшивке шины и одно колесо позабыто съехали набок… АДВОКАТ ДЬЯВОЛА, грит вывеска, да, а внутри на сем посту — иезуит, явился проповедовать, как и его коллега Тейяр де Шарден, против возвращения. Явился говорить, что критическую массу нельзя игнорировать. Едва технические средства контроля достигли определенного размера, определенной степени связности, шансам на свободу навсегда приходит каюк. Слово перестало иметь значение. Отец Рапир выступает убедительно, не без великих вспышек красноречия, когда он и сам бывает откровенно тронут… тут, в конторе, в общем, даже можно и не быть, ибо слушатели откуда угодно в сем Собрании настраиваются на его страстные показы, кои часто случаются прямо посреди того, что клеважные юмористы здесь называют «Критической Мессой» (врубились? в 1945-м немногие врубались, Космическая Бомба еще трепетала в своей преждевременности, Народу ее пока не явили, и понятие такое можно было услышать только в базарах суперклевых с просто клевыми).

— Сдается мне, ужасная возможность нынче присутствует в Мире. Мы не можем отмести ее, мы должны ее рассмотреть. Возможно, что Они не умрут. Возможно, современный уровень Их мастерства дозволяет Им длиться вечно, — хотя мы, разумеется, будем умирать, как и прежде. Источником Их власти является Смерть. Мы это поняли без особого труда. Если мы здесь раз, всего лишь раз, то явно мы здесь, дабы взять то, что можем взять, пока можем. Если Они взяли гораздо больше — и не только у Земли, но и у нас, — ну так зачем нам жадничать, раз Они так же обречены на вымирание, как и мы? Все в одной лодке, все под одной тенью… да… да. Но поистине правда ли это? Или это лучшая и тщательнее всего распространенная Их ложь, среди ведомых и неведомых равно?.. Мы понуждаемы двигаться вперед, имея в виду, что, вероятно, умрем лишьпотому, что этого от нас хотят Они: чтобы выжить, Им погребен наш ужас. Мы — их урожай… Это должно радикально изменить природу нашей веры. Просить, чтобы мы продолжали верить в Их смертность, верить в то, что Они тоже плачут, и боятся, и им бывает больно, верить, что Они лишь делают вид, будто Смерть — Их слуга, — верить в Смерть как повелителя всех нас, — это просить мужества такого порядка, какой, я точно знаю, для моей человечности непомерен, хотя за других не скажу… Но вместо того, чтобы совершать такой скачок веры, быть может, мы предпочтем обратиться к борьбе — потребовать от тех, за кого мы умираем, нашего собственного бессмертия. Пусть Они и не умирают больше в постелях — но, быть может, до сих пор способны умереть насильственно. Если нет, мы, по крайней мере, научимся скрывать от Них свой страх Смерти. На всякого вампира найдется свой крест. И хотя бы то физическое, что Они забрали у Земли и у нас, можно разобрать, уничтожить — вернуть туда, откуда оно возникло… Верить, будто каждый из Них лично непременноумрет, — значит, к тому же, верить, что умрет Их система: что в Истории по-прежнему есть некий шанс на обновление, по-прежнему работает некая диалектика. Убедиться в Их смертности — значит подтвердить существование Дороги Назад. Я отмечал некие обстоятельства, препятствующие подтверждению Дороги Назад…

Похоже на дискламацию, и священник, кажется, боится. Пират и девушка слушали его, задержавшись у зала, куда Пират собирается войти. Не очень ясно, пойдет ли с ним девушка. Нет, он бы решил, что нет. Комната в точности такая, какой он и страшился. Рваные дыры в стенах — очевидно, тут выдирали приборы — грубо замазаны штукатуркой. Остальные, вроде бы его дожидаючись, проводят время за играми, в которых очевидный товар — боль: светофор, салки, камень-ножницы-бумага. По соседству плещет вода и кафельно-гулко хихикают мужчины.

— А теперь, — слышится беглый голос диктора, — пришло времядля? «Мыло… сплыло»! — Рукоплесканья и визгливый хохот, который продолжается неприятно долго.

— «Мыло сплыло»? — К тонкой перегородке подскакивает Сэмми Гильберт-Пространс, высовывает нос за край — поглядеть.

— Любопытные соседские носы, — замечает немецкий режиссер Гер-хардт фон Гёлль. — Это вообще когда-нибудь прекратится?

— Здрассьте, Апереткин, — кивает черный, которого Пират не узнает, — похоже, у нас с вами галстуки старой школы. — Чтоэто, кто все эти… Его зовут Сен-Жюст Блеваут. — Почти на всем Протяжении Фирма пыталась внедрить меня в Шварцкоммандо. Других желающих внедриться я не наблюдал. Звучит несколько параноично, но мне кажется, я был один такой… — Столь прямое нарушение безопасности, если это и впрямь оно, Пирата несколько обескураживает.

— А вы бы не могли… ну, предоставить мне оперсводку касаемо всего этого?

— О, Джеффри. Ох матушки. — Это Сэмми Гильберт-Прос гранс возвращается после наблюдений за шалостями в душевой, качает головой, задирает подбородок, припухшие левантийские глаза устремлены вдоль носа. — Джеффри, к тому времени, как вы получите хоть какую сводку, все это изменится. Можем для вас их укоротить, насколько захотите, но вы так потеряете в детализации, что оно того не будет стоить, честное слово, не будет. Вы посмотрите вокруг, Джеффри. Хорошенько посмотрите и увидите, кто тут.

Пират с изумлением видит, как подтянут сэр Стивен Додсон-Груз — тот в жизни так не выглядел. Мужик активно в покое— как добрый самурай, — всякий раз, вступая с Ними в бой, искренне рассчитывает погибнуть, без страха или сожалений. Поразительная в нем перемена. Пират начинает надеяться на лучшее и для себя.

— Когда вы обратились? — Он знает, что сэра Стивена вопрос не оскорбит. — Как это произошло?

— Ох нет, пусть уж тотвас не обманет? — эт-то еще кто такой, с сальным помпадуром, зачесанным так, будто вторая морда воздвиглась над той, в которой читается наклепанная, отбитая душа бойца, кто не только умышленно играл на ринге в поддавки, но и мучительно раздумывал о них, падая в нокдаун. Это Джеремия («Милосердный») Воррец, известный политический стукач из Пембрука. — Нет, наш малышок Стиви пока не вполнеготов к святости, не так ли, мой добрый старина? — Хлопая его игриво — точно в клубе — по щеке: — Э? э? э?