Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз. Страница 72

Он с трудом приподымается на колени — поцеловать орудие. Она теперь высится над ним, ноги расставлены, лобок чуть выпячен, меховая накидка расступилась на бедрах. Он осмеливается глянуть на ее пизду, эту ужасающую воронку. Лобковые волосы у нее по сему случаю выкрашены в черный. Он вздыхает, и у него вырывается тихонький постыдный стон.

— А… да, я понимаю. — Она смеется. — Бедный смертный бригадир, понимаю. Это мое последнее таинство, — ногтями поглаживает себе нижние губы, — ну нельзя же просить женщину явить свою последнюю тайну, правда?

— Умоляю…

— Нет. Не сегодня. Встань на колени и прими то, что я тебе дам.

Против воли — уже рефлекс — он мечет быстрый взгляд на бутылки на столе, на тарелки, измаранные мясными соками, голландским соусом, с кусочками хрящей и костей… Тень ее накрывает его лицо и грудь, ее кожаные сапоги мягко поскрипывают, когда перекатываются мышцы бедер и живота, — и вот она потоком начинает мочиться. Он раскрывает рот, ловя струю, захлебывается, старается сглатывать, теплая моча стекает из уголков его рта, по шее и плечам, он тонет в шипящей буре. Она заканчивает, и он слизывает с губ последние капли. Еще сколько-то льнут, ясно-золотые, к глянцевым волоскам ее манды. Ее лицо, что высится меж нагих грудей, гладко, словно сталь.

Она поворачивается.

— Поддержи мех. — Он повинуется. — Осторожнее. Кожу не трогай. — Раньше при этой игре она нервничала, ее запирало, и она спрашивала себя, не похоже ли это на мужскую импотенцию. Но предусмотрительный Стрелман, предвидя это, с едой засылал ей таблетки слабительного. Теперь кишки у нее мягко поскуливают, и она чувствует, как дерьмо начинает соскальзывать и выскальзывать. Бригадир стоит на коленях, воздев руками богатую накидку. В расщелине, из абсолютной тьмы меж ее белых ягодиц, возникает темная говешка. Он раздвигает колени — неловко, пока не касается кожи ее сапог. Подается вперед, охватить губами горячую какашку, нежно ее посасывает, облизывает снизу… он думает, прости, не могу ничего поделать, думает о негритянском пенисе, да, он знает, что это аннулирует набор условий, но его не отвергнуть, этого африканского дикаря, что будет держать его в ежовых рукавицах… Вонь дерьма затопляет ему ноздри, собирает его, окружает. Это вонь Пасхендале, Ипрского Клина. Смешанный с грязью, с разложением трупов, запах этот правил их первой встречей, был ее символом. Какашка соскальзывает ему в уста и дальше, в пищевод. Он давится, но храбро стискивает зубы накрепко. Хлеб, что поплыл бы где-нибудь лишь по фаянсовым водам, невидимый, неиспробованньш, — теперь поднялся, испекается в мучительной кишечной Печи и становится тем хлебом, что известен нам, тем, что легок, как домашний уют, потаен, как смерть в постели… Спазмы горла его не утихают. Боль ужасна. Языком он размалывает говно о нёбо и принимается жевать, уже вязко, в комнате только это и слышно…

Еще две какашки, поменьше, и когда он их съедает — вылизать остатки говна из ее ануса. Он молит, чтобы она позволила ему укрыться накидкой, о дозволеньи молит во тьме, подложенной шелком, задержаться еще немного, чтобы покорный язык его тщился проникнуть ввысь, в самый ее проход. Но она отступает. Мех испаряется из его рук. Она приказывает по-мастурбировать перед ней. Наблюдала за капитаном Бликеро с Готтфридом и выучилась, как надо.

Бригадир кончает быстро. Густой запах спермы дымом наполняет комнату.

— Теперь ступай. — Ему хочется плакать. Но он уже молил ее раньше, предлагал ей — какая нелепость — свою жизнь. Слезы наполняют его глаза и скользят вниз. Он не может встретиться с ней взглядом. — У тебя теперь весь рот в говне. Быть может, я тебя так сфотографирую. Вдруг ты от меня когда-нибудь устанешь.

— Нет. Нет, я устал лишь от этого, — дергает головой прочь от Крыла Д, охватывая все «Белое явление». — Просто дьявольски устал.

— Одевайся. Не забудь вытереть рот. Я пошлю за тобой, когда захочу тебя снова.

Разойдись. Опять в мундире, он закрывает дверь камеры и возвращается тем же путем, которым пришел. Ночной дежурный по-прежнему спит. Холодный воздух лупит Мудинга со всей дури. Он всхлипывает, согбенный, одинокий, мгновение щека покоится на грубых каменных стенах паллади-анского здания. Обычные его апартаменты стали местом ссылки, а подлинный дом его — у Владычицы Ночи, что в мягких сапогах и с жестким иностранным голосом. Ему нечего ждать, кроме поздней чашки бульона, скучных бумаг на подпись, дозы пенициллина, которую ему приказал вводить Стрелман, чтобы отражать воздействие E. coli [121].Хотя, быть может, завтра ночью… наверное, тогда. Он не понимает, как ему держаться дальше. Но, быть может, в часы перед самым рассветом…

***

Великий перелом — зеленое равноденствие и поворот, от сновидящих рыб к молодому барашку, от водосна к огнебденью — наваливается на нас. По ту сторону Западного фронта, в Гарце, в Бляйхероде [122]Вернер фон Браун — недавно поврежденная рука в гипсе — готовится отмечать 33-й день рождения. Весь день громыхает артиллерия. Русские танки вздымают пыльных призраков далеко над германскими пастбищами. Аисты уже дома, и расцвели первые фиалки.

В «Белом явлении» дни, текущие вдоль мелового куска морского побережья, ныне ясны и прекрасны. Конторских барышень окутывает все меньше свитеров, и груди снова начинают зримо выпирать. Март вошел, аки агнец. Ллойд Джордж умирает. Теперь по всему доселе запретному пляжу наблюдаются заблудшие гости — рассиживают вокруг отживающих свое сетей из стальных прутьев и кабеля, брюки подвернуты до колен либо волосы распущены, озябшие серые пальцы ног шевелят гальку. У самого берега, под водой на много миль залегают секретные трубопроводы, вертани клапан — и нефть забьет и зажарит немецких захватчиков, коим самое место в снах, от старости уже выцветших… гипергольное топливо ждет химического зажигания, коего не произойдет, если только не вспыхнет какая младобюро-кратическая ветошь или не случится майского восстания духа, и тогда под живенькое баварского песенника Карла Орффа

О, О, О
To-tus floe-o!
lam amore virginali
Totus ardeo… [123]

весь берег-крепость заполыхает от Портсмута до Данджинесса, пламенея от любви к весне. Подобные козни вынашиваются каждоденно в тех головах из «Белого явления», что побойчей, — зима с ее собаками, черными снегопадами безрезультатных слов подходит к концу. Вскоре она останется позади. Но очутившись там, у нас за спиной, — будет ли она, как и прежде, сочиться из-под клобука холодом своим, как бы ни горели в море огни?

В казино «Герман Геринг» установился новый режим. Генерал Виверн теперь — единственное знакомое лицо, хотя его, кажись, понизили в звании. Представление Ленитропа о заговоре упрочилось. Ранее сговор был монолитен, всемогущ, и на пушечный выстрел не подступишься. До той игры с выпивкой и той сцены с Катье — и обоих внезапных прощаний. Но вот теперь…

Паремии для Параноиков, 1: Может, до Хозяина и не доберешься, зато тварей его пощекочешь вволю.

И потом, ну, в общем, он в последнее время начинает пробираться на ощупь в одно такое особенное состояние сознания — не сон, само собой, а, наверное, раньше такое называли «томленьем», хотя тут цвета скорее основные, не пастели… и в такие разы мнится, будто коснулся он — и касанья на некоторое время не расторг — души, нам известной, голоса, что не раз говорил через медиума исследовательского заведения Кэрролла Эвентира: опять покойного Роланда Фельдштропа, давно кооптированного тем Аэрокосмическим Заведением и этим, специалиста по системам управления, уравнениям наведения, ситуациям обратной связи. Судя по всему, из личных соображений Роланд остался парить над этим Ленитроповым пространством, растворенный в солнечном свете, чьей энергии почти не ощущает, и в бурях, что щекотали ему спинку статическим электричеством, нашептывает Роланд с дистанции в восемь километров, на жуткой высоте, поскольку разместился вдоль одной из Последних Парабол — траекторий полета, коим никогда не нужно следовать, — работает теперь одним из невидимых Изоляторов стратосферы, на той стороне безнадежно обюрократился — таким же был и всю дорогу на этой, — лапы свои астральные запускает, как и следовало ожидать, загребущие в «небесах» с таким напрягом от досады, что невозможно дотянуться, от бессилия определенных сновидцев, которые пытаются проснуться или заговорить и не могут, противятся гнетам и зондам черепной боли, кою, мнится, не вынести, бодрствуя, он ждет — не обязательно бесцельных выходов таких олухов, как этот Ленитроп…

вернуться

121

Escherichia coli (лат.) — кишечная бактерия.

вернуться

122

От нем. bleich — выбеленный, белый, и ode — пустошь.

вернуться

123

О, о, о, Расцветаю я! Боже, от любви невинной Весь сгораю я… (лат.)