Мама, я люблю тебя - Сароян Уильям. Страница 2

— Какой год?! Они всего-то у тебя около месяца. Я и не думала, что они проживут так долго. Я купила их только потому, что баночки одни стоят больше, чем я заплатила за них вместе с рыбками.

— А мне все равно, почему ты их купила. Я люблю моих золотых рыбок, и ты должна взять свои слова обратно.

— Беру, — сказала Мама Девочка. — И даже дам Кларе телеграмму: попрошу ее заглядывать к нам раз в неделю и их кормить.

— Два раза в неделю.

— Хорошо, два.

— Не забудь.

— Не забуду.

— Запиши.

Если Мама Девочка не запишет чего-нибудь, она обязательно забудет это сделать, но иногда она забывает даже то, что записала. Она записывает и записывает без конца, целыми днями. И вот сейчас Мама Девочка достала из сумки блокнотик и серебряный карандаш и записала: «Телеграмма Кларе кормить рыбок».

— Что-нибудь еще? — спросила она.

— Да. Что, если у тебя не получится?

— Лучше бы ты не задавала мне таких вопросов. Надо, чтобы в этот раз обязательно получилось, а то будет поздно.

— Что будет поздно?

— Стать большой актрисой.

— А ты разве не большая?

— Большая, но у меня не было пьесы. Кое-что я делала на телевидении, но это не в счет. Глупые роли в глупых пьесах, поставленных глупыми режиссерами. Мне тошно от телевидения, и мне необходимо попасть в настоящий театр.

— Зачем?

— Чтобы стать известной.

— А разве ты не известная?

— Еще не совсем. Я красивее всех на любой вечеринке, я знакома со всеми продюсерами, режиссерами, драматургами и актерами, но никто не вскакивает при моем появлении и не заявляет, что для его пьесы необходима именно я. Никто! Я этим сыта по горло. На этот раз у меня должно получиться! Надо, чтобы ты тоже в это верила, и тогда мне повезет.

— Хорошо.

— Вот умница!

— Верю, что ты получишь самую лучшую роль на свете и будешь в десять раз знаменитее Мэрилин Монро. Тебе ведь нравится Мэрилин?

— Ну конечно. Она ужасно милая, но ты подумай только, как ей везет!

— Тебе повезет больше, чем Мэрилин Монро.

— А теперь помолись и спи. Уже за полночь.

Я крепко-крепко зажмурилась и увидела оранжевый свет, но мне не нравился шум, который самолету нужно было все время делать, чтобы лететь.

— Вот и умница. Ты уже помолилась?

— Да, — ответила я, но не открыла глаз, потому что мне нравилось смотреть на оранжевое и на черное — оно только что появилось.

— Что ты просила?

— «Боже, сделай так, чтобы у Мамы Девочки все получилось и она стала знаменитой, а я буду очень доброй к червякам».

— Но ведь ты, по-моему, и так к ним добра.

— Ну конечно. Я всегда была добра к ним.

— Но тогда почему ты говоришь, что ты будешь добра к ним?

— Ой, Мама Девочка, неужели ты не знаешь, как молятся? Я всегда прошу чего-нибудь, а потом что-нибудь обещаю.

— Да, но о каких червяках ты говоришь?

— Которые в саду. Я никогда их не давлю, а просто смотрю, как они ползают и извиваются.

— Ты спишь?

— Как бы я разговаривала с тобой, если бы я спала?

— Я хочу сказать: ты почти спишь?

— Думаю, что да.

— Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Но я страшно не люблю шум, который слышишь внутри самолета, и как все дрожит, и мне было совсем не так, как в своей постели, где я могу вытянуться и лежать, и мне прохладно и хорошо, и я вспоминаю разные истории. Большинство девочек не любят ведьм. Я ведьм люблю. Мне не нравятся истории, в которых нет ведьм. От них все в историях становится ужасно интересным. Деб говорит, что ведьм на свете не бывает. А я считаю, что бывают. Мы ссоримся и не разговариваем иногда по полдня, а потом Деб говорит: «Ладно, есть ведьмы». Или я говорю: «Хорошо, их нет, но какая разница? Раньше они все равно были, потому что во всех лучших историях ведьмы есть».

И тогда мы миримся.

Взаправдашняя ведьма с длинным тонким носом в бородавках и волосках посмотрела на меня и захихикала. Я испугалась, и теперь я точно знала, что ведьмы есть, и заснула.

Хэлло, «Пьер»!

Из аэропорта Ла Гуардиа мы поехали на такси к «Пьеру» на Пятой авеню. В Нью-Йорке это один из самых лучших и дорогих отелей, только Мама Девочка снимает не огромный-преогромный номер за двадцать долларов в день, а малюсенький-премалюсенький за три, который богатые люди снимают для своих слуг или секретарей. Сами они спят в больших.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я бедная, — объяснила Мама Девочка. — Никого, кроме меня, не касается, сколько я плачу за жилье.

— А я где буду спать?

— Тут, глупышка.

— А ты?

— Тоже тут.

— Ой, Мама Девочка, как я рада, что мы приехали в Нью-Йорк!

Вся комната — не больше передней нашего дома в Пасифик Пэлисейдз, но только здесь она была на двадцать первом этаже и у нее был номер 2109. При ней была миленькая ванная, а в самой комнате стояла миленькая кроватка, ну и, конечно, телефон, но не розовый, а простой, черный, и с тихим звонком, а не оглушительным, как у нашего розового телефона дома.

Мама Девочка села на кровать и позвонила, чтобы ей принесли кофе, а мне — тосты и яйца всмятку. Брр! Терпеть не могу яйца всмятку и ужасно люблю кофе, но мне его пить не разрешают.

Мама Девочка напустила в ванну воды и позвала меня:

— Миссис Нижинская, идите отмокать!

— Не называй меня, пожалуйста, миссис Нижинской.

— Но ведь ты танцуешь?

— Ну и что? Так меня зовет Клара Кулбо, а она меня не переваривает, поэтому я ее не перевариваю, и я не хочу, чтобы ты звала меня так же, как она. Зови меня Маргарет Роза.

— Пусть будет Маргарет Роза, только раздевайся скорей. Я хочу, чтобы ты отмокла, позавтракала, растянулась на постели и отдохнула — ведь ты совсем не спала.

— Нет, спала!

— Ну если и спала, то плохо — также, как и я. Почему ты хочешь, чтобы я звала тебя Маргарет Розой?

— Розой? Это значит — Розой Англии, маленькой сестренкой королевы.

— О!

— Ты королева Англии, а я твоя маленькая сестренка.

— Ох, если бы так было на самом деле!

— Но ведь так оно и есть! Мы просто притворяемся, будто мы бедные.

— В чем в чем, а уж в этом мы никак не притворяемся!

— Как стать королевой или ее сестрой?

— Становись в ванну и мойся, и — слушай, Кузнечик, тебе просто необходимо есть больше: ты вся из чурочек. С этого завтрака ты начинаешь есть — хорошо?

— Буду стараться изо всех сил.

Я залезла в ванну и стала петь и отмокать, а Мама Девочка тем временем обзванивала знакомых. С некоторыми она смеялась, вскрикивала, звала по имени, но с другими говорила так, будто это не она, а кто-то другой. Я услышала, как официант вкатил в комнату столик и ушел, а потом Мама Девочка вошла ко мне в ванную, я вылезла, она меня вытерла, и я надела халатик и села за стол. Оба яйца (одно коричневатое, а другое белое) Мама Девочка очистила от скорлупы, положила на них по кусочку масла, масло начало таять, и она мне сказала:

— Хочу, чтобы с сегодняшнего дня ты стала обжорой — съешь, пожалуйста, все, что только есть на столе, и побыстрее.

— Скорлупу, тарелки, ножи, ложки и вилки — тоже?

— Тоже.

— А салфетки?

— Тоже.

— А стаканы?

— Все значит все, и мне совсем не до шуток. На молодую мать очень косятся, если ее дочь не похожа на пряничную куклу.

— Не хочу быть похожей на пряничную куклу!

— На молодую мать, у которой нет на свете никого, кроме маленькой дочери, смотрят очень косо.

— У тебя есть Папа Мальчик.

— Нет, Лягушонок, это у тебя есть Папа Мальчик. У меня — нет. Мы с ним развелись.

— Но ведь Папа Мальчик не умер, и пока он не умер, он есть у меня и есть у тебя.

— Боюсь, что нет. А потом, он ведь в Париже и думает пожить там некоторое время.

— Он присылает деньги.

— Да, когда ему удается их заработать.

— И у тебя есть мой брат Пит.

— Нет, твой брат у твоего отца.

— Почему мой отец увез моего брата в Париж?