Мама, я люблю тебя - Сароян Уильям. Страница 29

Слышишь машину, когда она катится по тихой улице.

Пересмешников, которые поют в эвкалиптах, ты здесь не услышишь, но это ничего — то, что ты слышишь здесь, слышать тоже интересно.

Иногда ты слышишь автомобильный гудок, но если захочешь услышать его опять, ждать тебе придется долго. Свистков не услышишь совсем, но зато, если прислушаешься хорошенько, услышишь, как кто-то идет по тротуару.

Звуки раннего утра всегда интересные, потому что уже другой день и ты уже забыл все, что видел во сне, забыл радостное и удивительное, и то, от чего страшно, и то, от чего на душе у тебя становится так тяжело, что ты понимаешь: ты спишь, потому что, когда ты не спишь, тактяжело тебе не бывает. Я помнила только Кони-Айленд, и было еще что-то, но что? Мы были там с Мамой Девочкой, но что же такое я не могла вспомнить, что, я была уверена, я не позабуду, когда проснусь, никогда? Я изо всех сил стала стараться вспомнить, но не смогла, а потом, когда перестала стараться, вдруг вспомнила. Это были мой отец и мой брат из Парижа, и они стояли во сне прямо передо мной и Мамой Девочкой. И, даже только вспомнив, что случилось, когда мы увидели друг друга, хотя я знала, что на самом деле ничего этого не было, я все равно стала снова очень счастлива. Так или иначе, я вспомнила, и ведь все это действительно случилось со мной во сне, а это уже кое-что. Пусть не совсем то же самое, что по-настоящему, но все-таки хоть кое-что.

Мама Девочка пахла теплом и глубиной. Я старалась лежать не шевелясь, чтобы не разбудить ее, но когда повернулась тихо-тихо, увидала: ее глаза широко открыты и она улыбается.

— Что ты делаешь, Лягушонок?

— Слушаю.

— Я тоже. Слышала, что он сказал Луи?

— Конечно.

— Я, когда услышала их, почувствовала гордость.

— За что?

— За то, что я в Нью-Йорке, за то, что я участвую в пьесе, за то, что у меня есть возможность стать такой же настоящей на сцене, как они — на улице.

— О!

— Некоторые люди такие настоящие — реальные, — что даже нет необходимости их видеть: достаточно голоса. Они — живые. У них тяжелая работа, но они реальны как никто, и иногда даже кажется, что они знаменитей всех знаменитостей.

— А разве это не так?

— О нет, их никто не знает.

— Ну а кто же тогда знаменитые?

— Знаменитости. Их знают все.

— Но кто-то знает и людей, которые незнаменитые.

— Кто же?

— Да все, кого они знают, — сказала я. — Если у Луи есть жена, она его знает, а если у Луи с женой есть дети, они знают их — своих мать и отца. И их знают еще другие люди. Я не знала, что ты тоже слушаешь.

— Я не сплю с шести, — сказала Мама Девочка. — Я проснулась ровно в шесть — без телефонного звонка. Сейчас уже почти семь.

— Хочешь еще поспать?

— О нет, я слишком счастлива.

— Я тоже не хочу.

— А не позавтракать ли нам прямо здесь, раз мы свободны, — как ты думаешь?

— Ну конечно!

— Я попрошу приготовить нам еды для пикника и принести вместе с завтраком.

— У нас осталось еще много всего в корзине, давай сначала съедим это.

— Хорошо. Куда мы поедем?

— Куда бы хотела ты.

— Тогда переедем по мосту Джорджа Вашингтона в Нью-Джерси и там проедем через несколько городков.

— Каких?

— Ну, таких, как Паттерсон, Юнион-Сити, Равей и, может, шесть-семь других.

— Они красивые?

— Нет.

— Тогда зачем нам смотреть на них?

— О, в этих городках осталась часть моей жизни, а видела я их давным-давно. Будет интересно посмотреть на улицы и площади, которые я когда-то так хорошо знала.

— Что ты видела во сне, Мама Девочка?

— Что-то видела, но что — не помню.

— Не была, случайно, на Кони-Айленде?

— Может быть, но не уверена.

— Я — была.

— Интересно?

— Лучше, чем когда мы были там по-настоящему.

— Серьезно?

— Да — и догадайся, кто еще там был.

— Кто же?

— Мой отец и мой брат.

— А где была я?

— Со мной, конечно.

— Как они выглядели?

— Прекрасно.

— А как мы выглядели?

— Тоже прекрасно. Мы все остановились, когда увидели друг друга, и все засмеялись, а потом побежали друг к другу и начали обниматься и целоваться.

— Очень приятный сон. Надеюсь, он кончился не слишком скоро?

— Он вообще не кончился, потому что я его не забыла — то есть забыла только сперва. Что такое сон, Мама Девочка?

— О, на этот вопрос, Лягушонок, я, пожалуй, ответить не в состоянии. Люди ищут ответ на него с тех пор, как они начали видеть сны.

— А когда они начали их видеть?

— Точно не знаю, но, думаю, тогда, когда им захотелось лучшей или просто другой жизни.

Мама Девочка соскочила с постели и начала вынимать из корзины для пикника все, что в ней оставалось.

— И правда, — сказал она, — тут всего вдоволь. Я намерена позавтракать очень основательно и хочу, чтобы то же самое сделала ты. Чернослив, овсянка, яйца всмятку, тосты, горячее какао.

— Брр! А что-нибудь другое нельзя?

— Чернослив и овсянка очень для нас полезны.

— Раньше мы их не ели, так почему же мы должны есть их теперь?

— Потому что мы отправляемся в Нью-Джерси, а я, когда там жила, ела именно это. Будет интересно — один нью-джерсийский день. Согласна?

— Еще бы! Не выношу чернослив и овсянку, но все равно их заглотаю.

— Я тоже не выношу, но уверена, что теперь, через двадцать пять лет, они покажутся мне очень вкусными.

— Почему?

— Потому что теперь я счастлива.

— А разве тогда ты не была счастливой?

— Ох, нет, Лягушонок.

Мама Девочка позвонила и заказала завтрак, и попросила девушку, которая принимала заказы, прислать вместе с завтраком утренние газеты.

— Мне немного страшно посмотреть на них, — сказала она.

— Почему?

— А вдруг бедная Глэдис и бедный Хобарт заполнили все первые полосы.

Привезли завтрак, и Мама Девочка взяла «Миррор» и быстро ее пролистала, а потом отложила в сторону и села.

— Слава богу, — сказала она, — в «Миррор» нет ничего, а если ничего нет в «Миррор», то ничего нет и в остальных. Ну а теперь давай будем есть наш нью-джерсийский завтрак.

Начали мы, конечно, с чернослива, и оказалось, что он совсем не плохой, а, пожалуй, даже и хороший. Было приятно выбирать косточку из мякоти и пробовать ее на вкус, перед тем как выпустить изо рта обратно в ложку. В овсянку мы добавили сахару и сливок, и тоже оказалось неплохо.

— О, до чего же я не любила их раньше, — сказала Мама Девочка, — но теперь все прошло, и для меня это просто еда. А для тебя, Лягушонок?

— Не могу сказать, чтобы я была от них без ума, но и не скажу, что они мне противны.

Завтрак был приятный, и когда мы покончили с ним, еще не было и восьми часов и впереди нас ждал еще большой новый счастливый день.

Актеры, за работу!

В четверг мы ездили на Кони-Айленд, в пятницу — в Нью-Джерси, в субботу — в Коннектикут, а в воскресенье разъезжали по Манхэттену, потому что завтра был понедельник.

Эти дни прошли очень интересно. Мы говорили с Мамой Девочкой обо всем, а всё — это всегда была пьеса.

В понедельник в шесть утра зазвонил телефон, и мы встали и приступили к работе. Мы погуляли в парке, позавтракали в кафе «Пьера», поднялись к себе в номер и повторили каждая свою роль. В восемь утра позвонила мисс Крэншоу и позвала нас пройтись с ней пешком до конторы Майка, и мы пошли.

Мы думали, что будем первые, а оказались последними, хотя было только полдевятого, а начать должны были в девять.

Все сидели вокруг большого стола, который Майк Макклэтчи выдвинул заранее на середину комнаты.

— Я рад, что мы все уже здесь, и так рано, — сказал Майк, — потому что, как мне кажется, нам неплохо было бы прослушать магнитофонную запись музыки, сделанную Оскаром Бейли. Сразу после этого начнем читать.

Майк кивнул Оскару, и Оскар сказал:

— Я говорил с композитором по телефону о музыке и инструментах. В оркестр войдут фортепьяно, скрипка, труба, ударные, банджо, гобой, электрический орган, ксилофон и разные игрушечные инструменты. Некоторые указаны самим композитором, на некоторых мы согласились по ходу разговора. Еще мы собирались использовать человеческие голоса, мужские и женские, более в криках, чем в пении, но голоса, как хотел, я найти не смог. Это не совсем та музыка, которая будет звучать на нашем первом спектакле, но это начало, и, по-моему, учитывая все обстоятельства, начало совсем не плохое.