Навсегда - Гулд Джудит. Страница 34

— Извините, — пробормотала Зара. — Кажется, я все время чего-то боюсь. Иногда это страх смерти, иногда — страх вечной жизни: видеть, как все вокруг тебя умирают… Мне кажется, я никогда не смогу к этому привыкнуть!

Доктор Васильчикова молча наблюдала за Зарой. Сейчас она мягко улыбнулась.

— Зара, Зара, — мягко укорила она, поцокав языком. — Ну сколько раз вам повторять? Конечно же, вы привыкнете к этому! — Протянув руку, она провела пальцами по нежному лицу почти с любовью. — Потому что, если вы будете осторожны, в вашем распоряжении будет вечность, чтобы привыкнуть. Вечность, Зара, вы слышите меня? Вечность.

23 Нью-Йорк

Панихида проходила в Таун-холле. Все места были заняты. Сцену украшали букеты бледно-розовых пионов и тяжелые ветки сирени.

Все сотрудники программы «Полчаса», так же как и представители двухсот независимых телестанций, транслировавших программу, пришли, чтобы почтить память Стефани. Тед Уарвик, продюсер программы, сидел в первом ряду. Слева от него находился Джонни Стоун, справа — красивая рыжеволосая Кристи Мейсон из Канзаса. Она явно нервничала, и у нее для этого были все основания: ей будет не так-то просто выступать вместо Стефани в роли ведущей.

Сэмми Кафка был на сцене. Он казался ниже ростом из-за огромных букетов, окружавших его. Его подбородок едва доставал до кафедры полированного дуба. Он смотрел на мрачное море обращенных к нему лиц. Какими словами он мог рассказать о том свете, которым освещала Стефани его жизнь? Или о духе борьбы, который был неотъемлемой частью ее характера и которым он так восхищался? Или о любви, связывавшей их, такой нежной, что о ней не надо было говорить, о любви, которая убедила его, что он действительно ее дядя, а она, Стефани, — его любимая племянница?

Нет в мире таких слов, которые могли бы выразить все это. Но их нужно было произнести, эти слова, зал ждал. Он откашлялся, поправил галстук-бабочку и попробовал вспомнить свой любимый анекдот, пытаясь таким образом вызвать, оживить в памяти свою любимую детку.

Утирая платком слезы, он говорил:

— … Вся жизнь простиралась перед ней. Только Бог знает, что еще ей суждено было совершить. Какое счастье она могла обрести. Какой любящей матерью могла стать… — голос его надломился, он замолчал.

Сидящий в первом ряду Джонни больше не в состоянии был слушать. Он резко вскочил с места и, пошатываясь, слепо побрел к выходу. Ему хотелось завыть вслух, при всех, так невыносима была его боль.

Снаружи, на тротуаре, он, сжимая зубы, бесцельно бродил, описывая круги, как пьяный. Но он был абсолютно трезв, кажущееся опьянение было вызвано первобытным отчаянием, охватившим его.

Если бы он только последовал тогда своему внутреннему голосу, а не совету Сэмми, пусть и данному из самых лучших побуждений, если бы только он поднялся, чтобы увидеть Стефани, а не бродил нерешительно под ее окнами, тогда бы ее могло не быть в квартире в момент взрыва — этого ужасного взрыва, уничтожившего все, даже ее останки.

Кто-то из многих неизвестных, присутствовавших на панихиде, воспользовался случаем, чтобы незаметно выскользнуть из зала…

Держа в руках красную розу, Дух с удовлетворением думал:

«Некоторые считают, что очень легко убивать мастерски. Но я знаю, что это не так. У ангела смерти должен быть особый талант…»

КНИГА ВТОРАЯ Жизнь

1 Вблизи Западного Корнуолла, штат Коннектикут — Нью-Йорк

Машин на дороге было немного, они едва двигались. Небо впереди прорезала кривая молния. Лобовое стекло «линкольна» заливал непрекращающийся дождь, и выгнувшиеся дворники, мерно поднимаясь и опускаясь, едва справлялись с потоком воды.

Машина с включенными фарами шла в правом крайнем ряду дороги И-684. В Брустере, штат Нью-Йорк, она свернула на И-84 и пересекла границу штата Коннектикут. После Данбери она взяла курс на север, выехав на маленькую извилистую сельскую дорогу. Из-за пелены дождя казалось, что «линкольн» двигался в каком-то мрачном собственном мире. Мелькали причудливые городишки с англиканскими названиями — Нью-Милфорд, Воурдманс-бридж, Кент, Корнуолл-бридж.

Перед Западным Корнуоллом машина свернула влево на еще более узкую дорогу и, неторопливо проехав две мили, замедлила ход и резко свернула налево, на мощенную гравием дорогу, по обеим сторонам которой тянулись луга, покрытые полевыми цветами, поникшими под дождем. Дорога вела к постройке, совершенно неуместной в этом поселке, — вилле в греческом стиле.

Водитель, обернувшись, бодро произнес:

— Ну вот мы и приехали.

Сэмми Кафка, сидевший на заднем сиденье, обитом серым велюром, прищурился.

— С каких это пор мне надо сообщать, что мы прибыли туда, куда я просил меня доставить, а? У меня у самого глаза есть.

— Это уж точно, — улыбнулся молодой кудрявый водитель. Он вышел из машины и, выщелкнув перед собой огромный купол зонтика, поспешил к задней дверце. Но вплотную к ней не подошел, прекрасно зная, когда именно старику понадобится его помощь.

Сэмми встал со своего сиденья и, предусмотрительно ухватившись за дверцу машины, проверил, твердо ли держат его ноги. Они немного затекли после долгого сидения, но были достаточно надежны. Затем он вытащил из машины свой собственный зонт с ручкой из слоновой кости и неторопливо раскрыл его. Водитель тем временем доставал вещи из багажника. После этого Сэмми с ностальгическими вздохами стал обозревать деревенский дом Карлтона Мерлина.

Вид виллы с закрытыми ставнями вызвал у него мощный поток воспоминаний. Комок подступил к горлу. Этот прекрасный архитектурный каприз выглядел здесь так необычно, и Сэмми любил его уже только за это. Дом был сложен из оштукатуренного кирпича. Безупречная симметрия радовала глаз: два одинаковых крыла с пилястрами и высокими французскими окнами простирались в обе стороны от фронтона центральной галереи. Ряд величественных каменных урн протянулся вдоль карниза на крыше, за ними виднелись две трубы.

Дом был в прекрасном состоянии, но неуловимая аура одиночества окутывала его, как это обычно бывает с покинутыми домами. Зеленые ставни были закрыты; одна из них, болтаясь на петлях, хлопала на ветру. Печальным был для Сэмми этот звук: казалось, дом, словно живое существо, взывает к людям: придите, распахните мои окна и двери, вдохните в меня жизнь.

Скорбно покачав головой, Сэмми поднялся по широким ступеням галереи, закрыл зонтик, стряхнул капли дождя. Его глаза застилали слезы. Он открыл двойные двери и отключил сигнализацию. Войдя в фойе, он с тяжелым вздохом поставил зонтик в стойку рядом с дверью и включил свет. Затем, ожидая, пока шофер принесет его чемоданы из машины, он огляделся.

Это было почти страшно. Абсолютно ничего не изменилось в доме со времени смерти его лучшего друга, как и всегда, все в вестибюле было безупречного вкуса и выдавало слабость хозяина к роскоши. Обстановка этого довольно пространного помещения удивляла глаз богатым соединением стилей: эпохи английского регентства, российской империи, неоклассицизм и даже странный мазок стиля эпохи Наполеона Третьего. Казалось, портреты знатных персон в позолоченных рамах, повешенные один над другим, возносили четырнадцатифутовый потолок еще выше.

— Ну вот, все. — Шофер внес пятый чемодан Сэмми. Этот, последний, был из крокодиловой кожи. — Куда их отнести?

— Оставь их здесь, Мендель, — ответил Сэмми. — Я сам с ними разберусь. Когда ты мне понадобишься, я тебе позвоню. Скорее всего, дня через два.

Сэмми подождал, пока машина скрылась из виду, и, явно довольный тем, что наконец остался один, закрыл и запер входные двери. Достав из стойки свой зонтик, он быстро прошел в гостиную, щелкнув на ходу выключателем.

Гигантская лампа над столом в центре комнаты вспыхнула, лучи, пройдя сквозь порфировую урну, наводнили комнату светом. Но Сэмми не задержался здесь, чтобы полюбоваться ею или другим произведением искусства в этой очень красивой овальной гостиной. Мрамор, зеркала, ковры, живопись — сейчас это его не интересовало. Обходя антикварные стулья и столы с драгоценной инкрустацией, он спешил к одной из трех французских дверей на противоположной стороне.