Серебряная ветка - Сатклифф Розмэри. Страница 30

— Мы с Юстином пойдем туда, чтобы все подготовить, и ровно через два дня вернемся обратно. Наш новый друг пойдет с нами: он слишком известен в этих местах.

Юстин поглядел на маленькую одинокую фигурку, прижавшуюся к стене сарая, и шепотом сказал Флавию:

— И Майрона возьмем. В Адурнах у него никого и ничего нет, а сам он в таком состоянии, что лучше ему не попадаться на глаза стражникам.

Флавий кивнул:

— Ты прав. Нельзя оставлять его здесь. Значит, и Майрон с нами.

Заря разгоралась все сильнее, пора было расходиться, но в последний момент Флавий остановил всех:

— Постойте, есть еще одно дело. После всего что случалось, хорошо бы нам переменить опознавательный знак. Наверняка найдутся люди, помимо нас, которые будут начеку — не мелькнет ли где плевел.

— И что же вместо него? — спросил Федр.

И тут Юстин, собравшийся было пойти в домик за своим ящиком с инструментами, поднял с земли веточку ракитника, ту, что на карте Флавия обозначала ферму, и, стряхнув с нее песок, спросил:

— А как насчет ракитника? Найти его просто, и все его знают.

— Вполне подойдет, — сказал Флавии. — А ты, Федр, оповести о пароле людей на побережье. В полдень высоко на гребне холма Флавий объявил привал на несколько часов: среди бела дня и без предупреждения он не хотел вести всю команду на ферму, где были уверены, что они с Юстином находятся в Галлии.

Здесь, среди холмов, кружились на солнце голубые бабочки, жительницы этой меловой страны, а на склонах в желто-бурой траве росли колокольчики, и дёрн был на ощупь теплый и пахнул тимьяном. Но Юстину казалось все это невыносимым после прошедшей ночи, после… Паулина. Он знал: о Паулине сейчас думают все его спутники — этот робкий коротышка спас своих подопечных, а сам спокойно пошел на смерть, но они не говорили о том, что произошло, они вообще ни о чем не говорили. Пока они шли, они не чувствовали усталости, но стоило им остановиться, как невероятная тяжесть навалилась на них. Майрон, который, казалось, ничего уже не соображает, просто рухнул там, где стоял, и, едва коснувшись земли, заснул, а трое остальных, условившись по очереди дежурить, последовали его примеру.

Дежурство Юстина было последним, и, когда пришло его время, теплый полдень давно миновал, свет сгустился и горел янтарным заревом над холмами. Сейчас, после того как он немного поспал, ужас прошедшей ночи слегка отодвинулся и он мог хоть что-то возразить своей корящей совести: «Нет, я сделал все, что мог, я несколько раз проверял — за мной никто не шел. Но кто бы он ни был, он явно оказался хитрее меня. В этом все дело». Он знал, что это так, тем не менее нечто в душе не переставало его укорять, и ему снова и снова приходилось убеждать себя в невиновности, пока в конце концов голова не разболелась так же, как и сердце. В отчаянном стремлении чем-то занять руки, чтобы больше не думать о случившемся, он сбросил с плеча потертые ремни своего ящика, высыпал его содержимое на траву и мягкой тканью, в которую были завернуты орудия его труда, принялся начищать их. И не то чтобы они в этом нуждались, нет, — за последние месяцы он не раз полировал их до блеска, словно хотел этим поддерживать в себе некую веру — веру в то, что он врачует, созидает, восстанавливает что-то в мире, где, казалось, все рушится.

Он вдруг увидел, что Антоний, молодой центурион, не спит, а, опершись на локоть, внимательно наблюдает за ним.

— Что это ты все трешь да трешь, как безумный? — спросил центурион, когда глаза их встретились.

— Наверное, так я пытаюсь стереть память о том… что это я вчера вечером привел волков к дверям П-Паулина, — медленно проговорил Юстин.

— Скорее я виноват. После истории на храмовой лестнице я не раз замечал, что этот недомерок, египетская тень Аллекта, следит за мной. И это должно было меня насторожить.

«Египетская тень Аллекта, — подумал Юстин. — Что ж, определение вполне подходящее для Серапиона. Значит, я не ошибся, когда почуял опасность, завидев это ничтожество в свите Аллекта. Опасность, а затем смерть — они не заставили себя долго ждать».

— Неважно, за кем из нас он следил, дорогу-то показал я, — совсем уже несчастным голосом продолжал настаивать Юстин, которому не так-то легко было снять с себя вину и переложить ее на другого.

— Паулин никого из нас не винил, — спокойно сказал Антоний. — Он знал, что это может случиться в любой день и никто из команды в том не повинен. Это был риск, на который он шел, как и вы… отныне.

Как ни странно, но последние, пусть совсем не утешительные, слова все же утешили Юстина. Он отложил инструмент, который начал полировать, и взялся за другой.

Молодой центурион какое-то время молча наблюдал за ним, а затем сказал:

— А-а все думал: что же у тебя в ящике, почему ты так бережно носишь его с собой?

— Хирургические инструменты для работы.

— Понятно. Значит, ты лекарь?

Юстин посмотрел на свои руки, огрубелые, заскорузлые после полугодовой работы в доках и на канатном дворе в Адурнах, бросил взгляд на изрезанные, с въевшейся смолой пальцы, кончики которых уже утратили привычную чувствительность…

— Я… был лекарем, когда Флавий командовал к-когортой, — ответил он.

Антоний взял один из маленьких блестящих инструментов и стал его разглядывать, затем положил обратно на землю в карликовый тимьян.

— Ты счастливый человек, — сказал он. — Ты на редкость счастливый человек. Большинство из нас могут только разрушать и ломать вещи.

Скоро проснулся Флавий, и, как только солнце опустилось за Вектис, он разбудил Майрона, который так и проспал, ни разу не шелохнувшись, и велел всем собираться.

— Если мы поторопимся, то до заката солнца доберемся до усадьбы, — объявил он. — Смотрите, как остров встает из моря! Наконец будет дождь.

Предсказание сбылось, и вечером, сидя в атрии старого деревенского дома, они слушали, как дождь вздыхает и барабанит по крыше и широким листьям инжирового дерева; время от времени легкие порывы свежего воздуха влетали в открытую дверь, они едва заставляли заметно вздрагивать пламя лампы на столе и приносили с собой самый удивительный из всех ароматов — хватающий за душу запах дождя и разгоряченной, изголодавшейся по влаге земли.

Насытив пустые желудки творогом с лепешками и жареной бараниной, они оставили Майрона досыпать перед тлеющим очагом на половине, где жил управляющий, а сами расположились в старинном атрии, куда по настоянию Флавия пришли все обитатели фермы.

При неярком свете лампы Юстин разглядывал собравшихся людей и нашел, что они мало изменились с той поры, как он проводил здесь отпуск полтора года назад, — и сам Сервий, который по праву управляющего имением сидел отдельно на табурете; и Киндилан с его открытым широким лицом, заросшим густой золотистой бородой; и Бьюк, старый пастух, с сеткой мелких морщин вокруг глаз, ибо ему всю жизнь приходилось, следя за овцами, всматриваться вдаль, при нем были неизменная палка с крюком и пастушья овчарка у ног; и Флан, пахарь, и все остальные. Мужчины расселись поудобнее на сундуках и мешках с шерстью последней стрижки; две или три женщины стояли около Куты в дверях.

Волнение и тревога, вызванные их неожиданным появлением, улеглись, и теперь обитатели фермы вопрошающе и доверчиво смотрели на своего хозяина, и их спокойное внимание, как казалось Юстину, было неотъемлемо связано с покоем самих холмов.

Флавий сидел боком на столе около лампы, раскачивая ногой в грязном, облепленном глиной сапоге. Обведя взглядом все лица, он сказал:

— Вы, наверное, удивлены тем, что я вас сюда позвал и почему мы с Юстином здесь, а не в Галлии, но пока я ничего вам не могу ответить. Скажу одно — мне нужна ваша помощь. Никто из вас ни разу не подводил меня и, надеюсь, не подведет и впредь. Вы должны доверять мне. Скоро вы станете свидетелями странных событий — сюда будут приходить незнакомые люди; почти у всех у них будет где-то приколота веточка ракитника, такая, как эта. — Он слегка откинул назад грубый плащ, и все увидели на плече у него втиснутую в пряжку маленькую зеленую веточку с искоркой цветка, все еще цепляющегося за стебелек. — Мы с Юстином тоже будем то уходить, то приходить. Но ни слова об этом никому за пределами фермы — ни единого слова. Речь идет о жизни и смерти. Как видите, мы с Юстином, который во всем со мной заодно, полностью зависим от вашей преданности нам. — Он снова оглядел лица и широко улыбнулся: — Вот, пожалуй, все, что я хотел сказать.