Чертовка - Томпсон Джим. Страница 5

Тут ты приехал в какой-то городок, и на глаза тебе попалось объявление. Нужен человек для торговли на выезде и сбора долгов. Стоящее дело для трудолюбивого парня. И ты подумал: может, это как раз то, что нужно? Похоже, нормальная работа, да и городок вроде неплохой. И вот ты согласился на эту работу и бросил якорь в этом городе. Конечно же, и с работой, и с городом вышла промашка: они оказались ничем не лучше того, что ты знал прежде. Работа мерзкая. Город мерзкий. Ты себе мерзок. И с этим, черт возьми, ничего не поделаешь.

Все, что тебе остается, — делать свое дело, как остальные. Как тот парень, который стрижет собак, и тот парень, который убирает лошадиный навоз. И ненавидеть это. Ненавидеть себя.

И надеяться.

4

Мы жили в маленькой четырехкомнатной халупе на краю деловой части городка. Район не так чтобы первосортный — понимаете, о чем я? С одной стороны дома — свалка автомобилей, с другой — железнодорожная ветка. Впрочем, по нашему вкусу и этот район был неплох. Мы жили там точно так же, как жили бы в любом другом месте. Дворец ли, хижина ли — результат один. Даже если бы наше жилье и не было халупой, то вскоре оно ею стало бы.

Стоило нам только туда въехать.

Я вошел в дом, снял пальто и шляпу. Положил их на чемодан с образцами — по крайней мере, он был чистым — и огляделся. Пол не подметен. В пепельницах полно окурков. Повсюду раскиданы вчерашние газеты. А… черт возьми, все не слава богу. Только грязь и беспорядок, куда ни посмотри.

Кухонная раковина полна грязных тарелок; вся плита заставлена липкими, жирными сковородками. Похоже, Джойс только что поела и, конечно же, оставила масло и все прочее на столе. И вот теперь тараканы пировали вовсю. Они вообще прекрасно устроились у нас, эти тараканы. Им, черт подери, перепадало куда больше еды, чем мне.

Я заглянул в спальню. Похоже, по ней прокатился циклон. Циклон и пыльная буря в придачу.

Я ногой распахнул дверь ванной и вошел.

Кажется, день для моей дражайшей выдался удачный. Всего семь часов вечера, а она уже почти одета. Не сказать, что одежды было много: только пояс для чулок, чулки да туфли. Но для нее и это — уже кое-что.

Она мазала губы помадой и скосила на меня глаза, глядя в зеркальце аптечки.

— А, — с ленцой произнесла она, — так и есть — сам король! И так же вежлив, как обычно.

— Ладно, — сказал я. — Можешь снова напялить свою ночнушку. Я тебя уже видел и хочу заметить, что среди уличных девиц попадаются получше.

— Ах вот оно что? — Глаза ее сверкнули. — Поганый ты ублюдок! Как вспомню всех тех хороших парней, которым я по очереди отказала, чтобы выйти замуж за тебя, я…

— Отказала? — переспросил я. — Ты хочешь сказать — обслужила в порядке очереди, да?

— Проклятый лжец! Да я н-никогда… — Она уронила помаду в раковину и резко повернулась ко мне. — Долли, — пробормотала она. — Ах, Долли, милый! Что же с нами такое?

— С нами? Что значит «с нами»? — спросил я. — Я каждый день вкалываю до потери сознания. Работаю как вол, и что, черт подери, я за это получаю? Ни черта я не получаю, так-то. Ни нормальной еды, ни чистой кровати, ни хотя бы стула, куда я мог бы сесть, чтобы меня тут же не затоптали полчища тараканов.

— Я… — Она прикусила губу. — Я знаю, Долли. Но они опять появляются, эти насекомые, что бы я ни делала. Вожусь с утра до ночи, а проку чуть. В общем, наверное, я просто устаю, Долли. Как бы я ни старалась, все без толку. Ну просто все из рук валится. Раковина вечно засоряется, в полу большие щели и…

— А как насчет других мест, где мы жили? Небось там у тебя чистота была идеальная?

— Мы никогда не жили в приличной квартире, Долли. В такой, где я могла бы себя проявить. Всегда были халупы вроде этой.

— Ты, верно, хочешь сказать, что они стали халупами, — заметил я. — После того, как ты пустила все на самотек — бездельничала только и слонялась почем зря. Тебе просто наплевать — вот в чем штука. Знаешь, ты бы видела, как приходилось вкалывать моей матери, чтобы привести наше жилье в порядок. Семеро детей в квартире на солнечную сторону, без горячей воды, но все блестело, и ни пылинки…

— Ладно! — завопила Джойс. — Я же не твоя мамочка! И не равняй меня с другими женщинами! Я — это я, понял? Я, я!

— Нашла чем гордиться.

Она открыла и закрыла рот. Потом смерила меня долгим взглядом и снова повернулась к зеркалу.

— Хорошо, — сказал я. — Хорошо. Ты сказочная принцесса, а я хам. Знаю, что тебе приходится нелегко. Знаю, что было бы куда лучше, зарабатывай я больше денег, и, видит Бог, я бы этого хотел. Но у меня не получается, и ничего тут не попишешь. Так почему бы не радоваться тому, что есть?

— Хватит уже разговоров, — оборвала меня Джойс. — Так и знала, что толку от них никакого.

— Черт побери, я же прошу прощения. Я целый день мотался под дождем, пока ты валялась в постели, и вот прихожу в этот чертов свинарник, мне тошно и погано и…

— Пой, пой, — вставила она. — Пой, король.

— Я же говорю — извини меня! — повторил я. — Я прошу прощения. А теперь — как насчет того, чтобы согнать твоих любимчиков со жратвы и приготовить мне ужин?

— Сам готовь свой проклятый ужин. На тебя все равно не угодишь.

Она отложила помаду и взяла карандаш для бровей. Дикая, слепящая боль пронзила мне лоб.

— Джойс, — сказал я, — я же извинился. Я прошу тебя приготовить мне ужин, Джойс. Пожалуйста, понимаешь? Пожалуйста!

— Проси-проси, — уперлась она, — хрен допросишься, ля-ля-ля.

И продолжала возиться с карандашом для бровей. Можно подумать, меня тут просто не было.

— Детка, говорю же — я не шучу. Лучше бы тебе поджать хвост и топать на кухню, пока я его не оторвал. А будешь дальше кобениться, придется тебе таскать его за собой в сумке.

— Ну разве ты не прелесть? — сказала она.

— Джойс, я просто предупреждаю. Даю тебе последний шанс.

— Да здравствует король! — Она издала чмокающий звук. — Этот поцелуй тебе, король.

Я размахнулся от пояса и выдал нежнейший хук, на какой только был способен. Она крутанулась на каблуках и плюхнулась спиной прямо в ванну, полную грязной воды. Господи Исусе, ну и видок у нее был!

Я, смеясь, прислонился к двери. Она выкарабкалась из ванны, роняя грязную мыльную пену, и потянулась за полотенцем. Знаете, я ведь не сделал ей больно. Черт подери, покажи я свой настоящий хук, я бы ей голову свернул!

Она принялась вытираться и сперва ничего не говорила, а я уже не смеялся. Потом она сказала одну вещь, жутко смешную, а в то же время и грустную. Сказала так задумчиво и мягко, словно важнее этого ничего не было на свете.

— Это мои последние хорошие чулки, Долли. Ты порвал мои единственные чулки.

— А, черт. Достану я тебе чулки. Поищу в чемодане с образцами.

— Те я не могу носить. Они по щиколотке не садятся. Верно, придется мне идти с голыми ногами.

— Идти? — переспросил я.

— Я ухожу. Сейчас. Сегодня. Ничего мне от тебя не нужно. Заложу часы и кольцо — хватит на то, чтобы прокормиться, пока не найду работу. Все, чего мне хочется, — это уехать отсюда.

Да вали ты на здоровье, коли так приспичило, сказал я ей, туфли-то к полу не прибиты.

— Сначала только обмозгуй хорошенько, что да как. Лучше бы тебе перекантоваться тут, пока не нашла работу. В нашем-то городишке с ночными клубами туго.

— Что-нибудь найду. Я ведь не обязана оставаться в этом городе.

— Какого же черта ты раньше не искала работу? — спросил я. — Если бы ты тоже что-то приносила в дом, если бы хоть немного старалась…

— С какой стати? С чего бы мне это в голову пришло? Я что, должна горбатиться ради парня, который и в церкви слова доброго не скажет? — чуть не взвизгнула она и добавила уже спокойнее: — Ладно, Долли, я все это сто раз уже говорила. Я — это я, а не кто-нибудь другой. Может, я должна была больше стараться, а может, и ты, но мы не старались, и все было бы точно так же, начни мы сначала. А теперь, если позволишь… мне надо привести себя в порядок…