Правосудие Зельба - Шлинк Бернхард. Страница 55

Мы шли дальше. Ему больше не надо было брать меня под руку: я шел рядом, стараясь не отставать.

— Фердинанд, это судьба может себе позволить так рассуждать, но не ты. Пароходы, идущие сквозь льды, нерушимые фундаменты, хитросплетения, в которых мы всего лишь куклы на ниточках, — что бы ты мне там ни рассказывал о законах жизни, фактом остается то, что ты, Фердинанд Кортен, ты один…

— Какая судьба? — Он вдруг разозлился. — Наша судьба — это мы! И я ничего не сваливаю ни на какие законы жизни. Это ты — человек, который так и не научился либо идти до конца, либо не идти вообще! Загнать в угол Домке или Мишке — это пожалуйста! А когда потом происходит то, что и должно произойти, ты начинаешь свои игры в щепетильность и, конечно же, ничего не видел, ничего не знаешь, и тебя там вообще не было. Черт побери, Герд, когда же ты наконец повзрослеешь?

Тропа сузилась, и я шел за ним, слева — море, справа стена, а за ней — поля.

— Зачем ты приехал? — Он обернулся. — Чтобы посмотреть, не убью ли я и тебя? Столкнув вниз? — Под нами в пятидесятиметровой пропасти пенилось море. Он рассмеялся, как будто это была шутка.

— Я пришел, чтобы убить тебя. — Он прочел это в моих глазах еще до того, как я успел открыть рот.

— А их тем самым оживить? — с издевкой произнес он. — Преступник решил поиграть в судью, а? Тебя, невинную овечку, цинично использовали? Да кем бы ты был без меня? Что бы ты до сорок пятого года делал без моей сестры и моих родителей, а потом — без моей помощи? Прыгай сам в пропасть, если тебе все это терпеть невмоготу!

Его голос сорвался. Я, не отрываясь, смотрел на него. Потом на его лице появилась ухмылка, которая была знакома мне до боли и так нравилась мне с детства. Сколько раз эта ухмылка служила мне сигналом к участию в каких-нибудь проказах или спасательным кругом в каких-нибудь трудных ситуациях — проникновенная, подкупающая, надменная…

— Герд, какого черта! Мы же с тобой старые друзья! Брось, пошли завтракать. Я уже чую запах кофе. — Он свистнул собакам.

— Нет, Фердинанд.

Я толкнул его в грудь обеими руками. Он еще успел посмотреть на меня с выражением безграничного удивления и, взмахнув руками, полетел в пропасть в своем развевающемся пальто. Я не слышал крика. Он ударился о скалу, и через мгновение его подхватило море.

19

Бандероль из Рио-де-Жанейро

Собаки проводили меня до самой машины, а потом еще бежали рядом, весело тявкая, пока я не повернул с проселочной дороги на шоссе. Меня всего трясло, и в то же время во мне ширилось давно забытое чувство: ощущение невероятной легкости. На шоссе мне попался навстречу трактор. Водитель пристально посмотрел на меня. Может, он видел со своей верхотуры, как я столкнул Кортена в пропасть? Я ведь даже не подумал о возможных свидетелях. Я оглянулся назад — другой трактор бороздил поле; двое детей ехали куда-то на велосипедах. Я поехал на запад. В Пуэн-дю-Ра я подумал, не остаться ли мне здесь и встретить Рождество в полном одиночестве, на чужбине. Но мне не попался ни один отель, а скалистое побережье выглядело точно так же, как в Трефентеке. И я поехал домой. Перед Кемпером я наскочил на полицейскую проверку. Сколько я ни убеждал себя в том, что она никак не может быть связана с поисками убийцы Кортена, страх не отпускал меня все время, пока я стоял в длинной очереди машин. Только когда полицейский махнул мне рукой, чтобы я проезжал, я облегченно вздохнул.

В Париже я успел на одиннадцатичасовой поезд. Он был пуст, и мне без проблем удалось получить место в купе спального вагона. В первый день Рождества, в восемь часов утра, я был уже дома. Обиженный Турбо встретил меня прохладно. Фрау Вайланд положила мою почту на письменный стол. Среди поздравительных посланий от разных фирм и учреждений была открытка от Кортена с приглашением провести Новый год с ним и Хельгой в Бретани и бандероль от Бригиты из Рио-де-Жанейро с каким-то индейским облачением. Я надел его вместо ночной рубашки и лег в постель. В половине двенадцатого зазвонил телефон.

— С Рождеством тебя, Герд! Где ты пропадаешь?

— Бригита?.. С Рождеством! — Ее звонок меня обрадовал, но я был так измотан и пуст, что даже говорил с трудом.

— Старый ворчун! Ты что, не рад? Я вернулась.

Я взял себя в руки.

— Что ты говоришь! Здорово… Давно?

— Вчера утром. И все это время пытаюсь до тебя дозвониться. Где ты пропадал? — В ее голосе слышался упрек.

— Я не хотел быть здесь в сочельник. Решил куда-нибудь уехать, чтобы не сидеть в четырех стенах.

— Ты не хочешь с нами пообедать? У нас будет огузок. Он уже стоит на огне.

— Хочу… А кто еще будет?

— Я привезла Ману. Герд… я так рада, что увижу тебя! — Она чмокнула меня через трубку.

— Я тоже, — сказал я и ответил тем же.

Потом я долго лежал в постели, медленно возвращаясь в настоящее. В свой привычный мир, в котором судьба не гоняет сквозь дрейфующие льды никакие корабли и не заставляет плясать никаких марионеток, в котором не закладывают и не опечатывают никаких фундаментов и не творят историю.

Рядом с кроватью лежал рождественский выпуск «Зюддойче цайтунг». В нем приводилась статистика аварий в химической промышленности, связанных с высокотоксичными веществами, за прошедший год. Я отложил газету в сторону.

Мир не стал лучше после смерти Кортена. Чего я добился? Преодолел свое прошлое? Покончил с ним?

На обед я опоздал.

20

Ах, вот, оказывается, где собака зарыта!

В первый день рождественских праздников в новостях не было сообщения о смерти Кортена, на следующий день тоже. Время от времени мне становилось страшно. Когда раздавался звонок в дверь, я испуганно вздрагивал и ждал, что сейчас в квартиру ворвется полиция. Блаженствуя в объятиях Бригиты, я временами с тоской спрашивал себя, не последняя ли это наша ночь. Несколько раз я представлял себе сцену своей явки с повинной в кабинете Херцога. Или, может, лучше дать признательные показания Нэгельсбаху?

Но чаще я был исполнен фаталистического спокойствия и наслаждался всеми радостями жизни в эти предновогодние дни, включая и кофепитие со сливовым пирогом у Шмальца-младшего. Маленький Мануэль мне понравился. Он отважно пытался говорить по-немецки, без ревности воспринял мое утреннее присутствие в ванной и не терял надежды увидеть снег. Сначала мы проводили наши культурные мероприятия втроем — побывали в Долине сказок на Кёнигштуле ^[151] и в планетарии. Потом мы стали гулять с ним вдвоем. Он оказался таким же страстным любителем кино, как и я. Когда мы с ним вышли из кинотеатра после просмотра фильма «Свидетель», ^[152] у нас обоих были мокрые от слез глаза. Во «Всплеске» ^[153] он не понял, почему русалка любит этого типа, хотя тот так дурно с ней обошелся. Я не стал объяснять ему, что так всегда и бывает. В «Розенгартене» он сразу раскусил нашу с Джованни игру и тоже включился в нее. После этого его уже было не заставить нормально произнести ни одного немецкого предложения. По дороге домой после катания на коньках он взял меня за руку и сказал:

— Ты всегда у нас, когда я приезжать еще раз?

Бригита с Хуаном решили, что Мануэль следующей осенью пойдет в мангеймскую гимназию. Может, я следующей осенью уже буду сидеть в тюрьме? А если нет — будем ли мы с Бригитой вместе?

— Пока не знаю, Мануэль. Во всяком случае, в кино мы будем ходить вместе.

Дни проходили, а Кортен все не становился героем газетных публикаций — ни в роли погибшего, ни в роли пропавшего без вести. Бывали моменты, когда мне хотелось, чтобы эта история обрела какой-нибудь конец. Но потом я опять благодарил судьбу за подаренное мне время. На третий день я позвонил Филиппу. Он стал сетовать на то, что в этом году до сих пор еще не видел моей елки.