Прощание Зельба - Шлинк Бернхард. Страница 6
Я кивнул:
— Верно, а тело ее так и не нашли.
— Ну вот видите! Жена вовсе не погибла. У нее был любовник, с ним она и сбежала. И ее муж, который никогда не ценил ее как женщину, справедливо получил по заслугам.
— Классно, мама! Какие вы оба шустрые. А как же она получит бабки, если все будут считать, что она умерла?
Наступила моя очередь.
— Об этом она не думает. Пусть даже ее возлюбленный всего-навсего тренер по теннису или гольфу, она его очень любит, а любовь дороже всех ценностей на земле.
Бригита посмотрела на меня с сочувствием, словно среди тупых мужчин я отличался особой тупостью.
— У этих мужчины и женщины общими были не только деньги. Они вместе вели дела. И женщина, уж извините меня, пожалуйста, гораздо лучше разбиралась в бизнесе, так что втайне от него забрала свои деньги и перевела их в Коста-Рику. И теперь живет там со своим возлюбленным — он, кстати, молодой художник, — но она не может сидеть сложа руки, поэтому снова начала работать и составляет еще одно состояние, снабжая костариканцев зефиром в шоколаде.
— А почему именно Коста-Рика?
— Астрид с Дирком ездили, оба в восторге. Почему бы нам не провести там отпуск? Ведь мы с Ману говорим по-бразильски, а вот Астрид с Дирком только по-английски. Поэтому-то их и держали за тупиц-гринго, но это было единственное, что им не понравилось.
— Мама?
— Да, Ману?
— А что будет с их детьми? Если жена сбежала с любовником в Коста-Рику — значит, она бросила своих детей?
Ману долго жил в Бразилии у отца. Бригита никогда с ним не обсуждала, почему согласилась отпустить его в Бразилию к отцу, а он никогда с ней не обсуждал, как к этому относится. Сейчас он в упор смотрел на нее непроницаемыми темными глазами.
Она посмотрела на него, а потом опустила взгляд на тарелку. Когда слезы закапали на поленту, она произнесла «черт возьми», сняла с коленей салфетку, положила на стол, отодвинула стул, встала и вышла. Ману смотрел ей вслед. А потом тоже встал и вышел. С порога он обернулся, пожал плечами и ухмыльнулся:
— Женщины!
Позже, когда Ману с Турбо заснули перед телевизором, мы, накрыв мальчика одеялом, ушли в спальню и легли в постель, каждый занятый своими мыслями. Зачем Велькер меня нанял? Потому что из-за денег убил свою жену и теперь боится, что потомок негласного компаньона захочет получить с него деньги? Боится гораздо больше, чем пытается показать? Но почему он не пустил по следу Шулера или хотя бы сам не послал меня к Шулеру? Я не верил, что он просто забыл про Шулера и архив. И не верил, что его интересует исключительно история банкирского дома. Убил свою жену — это тоже вряд ли. Разве, убив жену, нанимают частного детектива, человека, по определению сверх всякой меры любопытного и недоверчивого, человека-ищейку? Потом я вспомнил о нашем разговоре за ужином и рассмеялся.
— Ты чего?
— Ты удивительная женщина.
— Решил на мне жениться?
— Куда мне, старикашке!
— Иди сюда, старикашка.
Она повернулась ко мне, прижалась, обняла; сначала меня подхватили огромные волны, потом волны поменьше, а потом море стало спокойным.
Когда, засыпая, она придвинулась ко мне, лицо у нее было мокрое.
— У вас с Ману все наладится, вы справитесь.
— Знаю. — Она говорила шепотом. — А ты? Твое дело?
Я решил не ходить к своему старому другу старшему комиссару Нэгельсбаху, не узнавать у него про смерть жены Велькера, не разыскивать отца, про которого тот упоминал. Отца Велькера уже нет в живых, — значит, речь идет о старшем Веллере. Я решил не выяснять, как банк восстановил свои финансы и каково нынешнее положение вещей. Я решил оставить все как есть и, как положено приличному частному детективу, просто познакомить своего клиента с результатами расследования, уточнив, следует ли идти по страсбургскому следу.
— Я тоже справлюсь.
Но она уже спала.
9
Чем дальше в лес…
Сначала меня не слишком смущало, что я не могу дозвониться до Велькера. Целый день мне вежливо отвечали, что в данный момент он подойти не может, и предлагали побеседовать с господином Самариным. На следующее утро приятный женский голос сообщил, что сегодня господина директора не будет и я могу позвонить завтра. Если нужно, меня соединят с господином Самариным. Такое же предложение последовало и через день, и мне еще раз сообщили, что господин директор, к сожалению, в отъезде и вернется позже.
— И когда же?
— Точно не скажу. Возможно, господин Самарин знает. Минуточку.
— Здравствуйте, господин Зельб. Как ваше расследование? — По телефону его акцент проявился отчетливее, но определить его я снова не смог.
— В нем наметился существенный прогресс. Когда вернется ваш шеф?
— Мы ждали его еще вчера, так что рассчитываем на сегодня. Но не исключено, что только завтра. Позвоните на следующей неделе… А я не сумею вам чем-то помочь?
Позже позвонил взволнованный и возмущенный Шулер:
— Что вы наговорили про меня Бертраму?
— Ни слова… Даже не…
— А почему же тогда Грегор Самарин, его правая рука, не пустил меня к нему? Я ведь был его учителем, а он моим учеником, пусть и не очень интересовался моим предметом. Почему он позволяет себе разговаривать со мной снисходительно, почему заявил, что он в курсе всех обстоятельств и не нуждается в моих услугах и что Бертрам тоже в них не нуждается?
— Да ведь Велькера уже несколько дней нет в городе. Зачем…
— Чушь! Я только пришел, а тут и они как раз приехали, Бертрам и Грегор. Не уверен, узнал ли меня Бертрам, думаю, что нет, он бы ни за что не прошел мимо меня как мимо пустого места.
— Когда это было?
— Только что.
Я еще раз позвонил в банк, и мне сказали, что господин директор пока не вернулся. Тут уж я решил сам разобраться, в чем дело, и поехал в Шветцинген. Солнце светило, снег растаял, в садах расцвели подснежники, пахло весной. На площади появились первые гуляющие; юноши небрежно накинули на плечи свитера, девушки надели кофточки, выставляющие на всеобщее обозрение их пупки. На улицах перед кафе появились столики, в пальто спокойно можно посидеть — не замерзнешь.
Я просидел на улице, пока солнце не скрылось и не похолодало. Курил и пил чай «Эрл Грей», потому что он хорошо сочетается с моими «Свит Афтон». Я видел, кто входит в банк, кто из него выходит, заметил, что на втором этаже в большом зале царит оживление, люди встают и садятся, входят и выходят. В кабинете Велькера были опущены металлические жалюзи. Но когда я встал, чтобы перебраться в помещение, за столик у окна, жалюзи поползли вверх, Велькер открыл свое окно, оперся руками о подоконник и выглянул на площадь. Я поспешил скрыться в кафе, он еще немного посмотрел, покачал головой и закрыл окно. Жалюзи опять опустились, зажегся свет.
Посетителей было мало. Из тех немногих, кому понадобилось в банк, большинство оказались на машинах, они подъезжали к воротам, которые открывались, впускали их внутрь, а примерно через полчаса выпускали обратно. В пять часов из банка вышли четыре девушки, в семь — трое молодых людей. Свет в кабинете Велькера горел до половины десятого. Я волновался, успею ли добраться до машины, чтобы поехать за ним следом. Но напрасно я торчал на площади, ожидая, что вот-вот откроются ворота и он выедет или выйдет пешком. Банк погрузился в темноту. Через какое-то время я перешел через площадь и обогнул здание. Второго выхода я не нашел. Но из соседнего двора увидел чердак; там явно находились какие-то комнаты — окна и балконная дверь были ярко освещены. Я сумел разглядеть, что кое-где на стенах висят картины и что на окнах вместо жалюзи матерчатые занавески. Там была не контора, а жилое помещение.
Я не сразу поехал домой. Позвонил Бабс, своей старой приятельнице, учительнице немецкого и французского, которая никогда не ложится спать раньше полуночи.
— Конечно, заходи.
Она проверяла сочинения, перед ней стояли вторая бутылка красного вина и набитая окурками пепельница. Я рассказал ей о своем деле и попросил, чтобы она завтра утром позвонила в страсбургское детективное агентство и поручила им установить фамилии юристов с инициалами А, Л или П, которые жили в Страсбурге между восемьсот восемьдесят пятым и девятьсот восемнадцатым годами. Сам я по-французски не говорю.