Дикие ночи - Коллар Сирил. Страница 44

— Не бойся, бутылка пластиковая.

Мы ложимся, я глотаю снотворное и наконец засыпаю.

Мы завтракаем на краю маленького крытого бассейна, я чувствую себя, как в оранжерейной теплице, задыхаюсь, спрашиваю Лору:

— Это когда-нибудь изменится?

— Не знаю. Послушай, мне, правда, жалко, что все так получилось, я не могу разорваться надвое, никогда не умела делить себя между двумя людьми. Я думала, что влюблена в него, но сейчас поняла, что это не так, хотя мне хорошо с ним, и я не хочу заниматься с тобой любовью. Ты слишком долго убеждал меня в том, что мы расстались, никогда не будем больше вместе, что каждый за себя. Я научилась не страдать, отстраняться. Я была готова к встрече с другим человеком, и это случилось. Ты приучил меня к однообразию, к тому, что мы видимся только по вечерам, говорим друг другу три слова и сразу ложимся в постель. Я больше так не хочу, я у тебя многому научилась и готова найти кого-нибудь, кто умеет так же хорошо заниматься любовью. Я так хотела бы делить с тобой смех и радость! Но я хочу что-нибудь выстроить, а с тобой это невозможно.

Я совершенно размяк в теплом влажном воздухе. У меня ощущение какого-то гигантского вселенского презрения. Я воображаю себе солнечные дни с Лорой в доме с садом. Я плачу. Это не рыдания, просто два теплых соленых ручейка бегут из моих глаз.

Мне очень хотелось бы, чтобы мои слезы были искренними.

Я лечу самолетом в Лиссабон, чтобы кое-что прикинуть для съемок фильма, который Луи будет делать летом в Португалии: первый полнометражный фильм, где я буду главным оператором. Мне кажется, что должно произойти что-то необыкновенное.

Неподвижно стою на тротуаре Ресторадореса, смотрю на собственное отражение в дымчатом стекле витрины кафе. Мне тридцать лет, я слегка погрузнел, лицо оплыло, подбородок не так четко вырисовывается, шея со складками, волосы уже не блестят. Ветер шевелит их, и я думаю о Бретани, о диком побережье Киберона, о пирсе Пор-Халигана, с которого я смотрел на выходящие в море яхты во время регаты. В пятнадцать лет я был шкипером десятиметрового парусника. Я, кажется, заблудился в этой жизни.

Идет дождь. Стоя под навесом у стены, увитой увядшими азалиями, целуются двое влюбленных. Парень прислонился спиной к стене и крепко прижимает к себе девчонку. Я надеюсь, что, когда буду проходить мимо любовников, они разойдутся и я смогу убедиться в желании парня воочию.

Но они стоят у подножия Альфамы, возле военного музея, у ног гитара и рюкзаки, и совершенно не собираются расставаться. Им плевать на оживляющий меня теплый дождь. Вода, заряженная озоном, и ароматы порта пропитывают мою одежду, которая остывает, соприкасаясь с моей кожей.

Когда я прохожу мимо них, правый глаз юноши — один лишь глаз — отрывается от лица возлюбленной и скользит по моему силуэту. Всего одно мгновение.

Такси везет меня к докам Алькантары. Я смотрю на висячий Мост 25 апреля, но вижу революционные гвоздики, засунутые в дула автоматов.

Я вижу, как молодой офицер сдувает лепестки цветка на обнаженное тело своей невесты, вижу набухшие от желания губы, жаждущие украсть цветок, зубы, как у молодого волка, откусывают лепестки, а улыбающиеся губы дарят их любимой женщине. Между ними не существует тайн, они смотрят друг на друга без стыда. Цветок заменил вражескую кровь. Офицер поставил свое ружье к стене, он возбужден, а маленький красный лепесток лежит у «входа» в его любимую. Девушка знает, что он сейчас протолкнет лепесток в ее лоно, ей кажется, что это кровь молодого африканца, солдата-девственника, убитого ее женихом. Она думает о крови мальчика, которая сейчас соединится с ее собственной кровью, и кричит от наслаждения, она кричит, как Лора, у нее Лорино лицо.

Я поднимаюсь по улице Жанелас Вердес, вхожу в Музей старинного искусства. Здесь темно и прохладно, я хожу по залам, поднимаюсь по большой лестнице, долго стою перед полиптихом пятнадцатого века, приписываемым Нуну Гонсалвишу, на котором изображено почитание Святого Винцента де Форы священниками, военными и горожанами.

Я уже собираюсь уходить и в этот момент замечаю в нише еще одну картину, изображающую Святого Винцента: он прислонился к черному столбу, левая нога выставлена чуть вперед, руки за спиной. У него длинные светло-рыжие волосы, над головой золотой нимб. Он совсем голый, только набедренная повязка прикрывает срамное место. У него сухое мускулистое тело, глаза чуть-чуть косят, рот приоткрыт, нижняя губа полная и чувственная.

Этот человек смесь жестокости и нежности, порока и чистоты, он похож на жиголо на тротуаре столицы.

На улице все вдруг изменилось, дождь перестал, стало очень тихо. Я сажусь на старую деревянную скамью в Парке 9 апреля. Справа в лицо мне бьет солнце. Внизу подо мной порт, рельсы трамваев и поездов бегут к Ла Эштрела, чуть дальше светло-зеленая Тежу; башенные краны почти скрывают фигуру Христа Вседержителя, стоящую на противоположном берегу; трубы, палубы кораблей. Двое молодых парней спускаются по трапу маленького сухогруза, бороздящего океан под панамским флагом, он называется «Самбрин». Один из моряков несет длинную якорную цепь, Намотанную на левое плечо, она бьет его по голой спине в такт шагам.

Перед глазами у меня железная кружевная балюстрада, выкрашенная в зеленый цвет. Я вижу набережные сквозь прорези металла. Погода великолепная, я жив, мир не просто какая-то существующая отдельно от меня реальность, я часть этого мира, этой реальности. Мир открыт для меня. Скорее всего, я умру от СПИДа, но жизнь моя не кончится, я останусь в общей жизни.

Я беру напрокат машину и еду на юг. Провожу ночь возле Сагра, в Форталеза до Беличе. Гостиница расположена в старой крепости, нависающей над морем, в двух километрах от мыса Святого Винцента.

Я звоню Лоре. Парикмахер больше не живет с ней, она говорит мне:

— Тебе достаточно сказать только одно слово… Скажи мне: «Я люблю тебя», — и я вернусь.

Но я не умею любить.

Мы говорим друг другу похабные слова, но, перенесенные через всю Европу телефонными проводами, они врываются к нам в уши живительным ветром. Мы оба возбуждаемся и кончаем одновременно.

На следующий день, во второй его половине, преодолев сопротивление толпы вопящих голландских туристов, я отправляюсь к оконечности Европы — маяку на мысе Святого Винцента. Говорят, что тела некоторых святых после смерти издают удивительно нежный запах: аромат святости. Я спускаюсь туда, где парапет укреплений и стена здания смыкаются: самая западная точка, до которой можно добраться. Однако по мере того как я продвигаюсь к этой заветной точке, воздух наполняет все более знакомый мне запах. Это запах мочи, который не может прогнать даже сильный ветер. Это запах моих «диких ночей».