Дикие ночи - Коллар Сирил. Страница 9

Положив себе кускус, я обернулся к госпоже Тевене. Она перехватила взгляды, которыми мы обменялись, и, как мне показалось, все поняла, она знала и молча соглашалась.

Мы ели кускус. Вдруг Патрик Тевене закашлялся. Кашель стал хриплым, потом затих. Он сказал, что у него болит живот и что боль становится все сильнее. Он согнулся пополам, крича, что не может больше терпеть: как будто внутри него какая-то мерзкая тварь грызет внутренности, собираясь выбраться наружу.

Госпожа Тевене пошла звонить врачу, но во взгляде Хейры я прочел приговор Патрику: «Поздно. Ему уже никто не поможет».

Патрик упал со стула и забился на полу в конвульсиях. Лужица мочи и жидкого кала растекалась у его ног. В комнате стоял сильный запах гнили, Внезапно Патрик перестал биться и замер: он был мертв.

Приехал врач. Хейра подтирала пол возле Патрика. Мы подняли тело и положили его на стол. Врач сказал, что он ничего не может понять: похоже на отравление, но все произошло слишком быстро и непонятно. Он позвонил в полицию и в госпиталь Касабланки и попросил приехать за телом.

Мы сидели в столовой и ждали приезда полиции. Мустафа пытался утешить мадам Тевене, но от какой печали? Она не оплакивала сына, как будто его ужасная смерть была предначертана свыше и совершенно естественна. Хозяйка гостиницы пристально смотрела на голову кабана, потом сказала:

— Мустафа, умоляю тебя, выброси эту дрянь на помойку.

Марокканец взглянул на охотничий трофей:

— Я не могу к нему прикоснуться, я не смею.

— Можешь, можешь. Сделай это для меня… Вон его!

Араб влез на стул, снял голову и отправился на кухню. Мы услышали грохот спущенной в мусоропровод головы, потом Мустафу вырвало прямо на кабанью шерсть.

Вечером я сложил вещи и собрался выйти из номера. Оплатив счет, я попрощался с мадам Тевене и спросил:

— Что вы собираетесь делать дальше?

— У меня есть еще немного времени. Как только Мустафа бросит меня, все будет кончено.

Я пошел к машине, открыл дверцу, бросил сумку на заднее сиденье и сел за руль. Я уже собирался отъехать, когда чье-то лицо наклонилось к окну с моей стороны — это была Хейра. Опустив стекло, я сказал:

— Я никому ничего не скажу.

— Знаю, но мне есть, что тебе сообщить.

У нее был превосходный французский. Она обогнула машину, я открыл правую дверцу, и Хейра уселась рядом со мной. Она по-прежнему говорила мне «ты».

— Ты догадываешься, как умер Патрик Тевене. Ты не понимаешь, но знаешь, что я сделала для этого. Год назад точно так же умер его отец. Я поклялась, что этот человек исчезнет, и его отродье тоже. И я своего добилась.

— А его жена?

— Это совсем другое дело, я ее люблю, кроме того, в ее возрасте у нее больше не будет детей. Она не похожа ни на Ролана, ни на Патрика Тевене. А теперь я расскажу тебе, почему убила их… Два года назад я еще жила в Айн-Себаа, в пригороде Касы. У меня был двадцатилетний сын, которого звали Мунир. Это был мой единственный ребенок. Много месяцев подряд одна французская фирма добивалась разрешения построить в нашем квартале завод по переработке фосфатов. Но для этого нужно было согнать нас с места. И тогда появился Ролан Тевене. «Веселый кабан» всегда был только прикрытием. Тевене жил в Марокко, когда хозяевами страны были французы, и сохранил хорошие отношения и связи с людьми из правительства; он был посредником в торговле недвижимостью, и его попросили уладить дело в Айн-Себаа. Необходимо было найти причину, которая позволила бы правительству выгнать всех нас с нашей земли, и Тевене придумал ее. Он заплатил провокаторам, чтобы те подбивали людей протестовать все более резко и необузданно. Как только порядку начнет угрожать опасность и мятеж станет реальностью, достаточно будет прийти и выкинуть всех жителей квартала из их домов. Мунир разгадал хитрость Ролана, у него в крови было политическое чутье. У нас не было денег, но сыну удалось продолжить учебу в университете. Конечно, он собирался бороться против французов, но на этот раз понимал, что все подстроено и плохо кончится. Он встречался с людьми, объяснял им ситуацию и приобрел большое влияние. Агитаторов слушали все меньше и меньше… И тогда Ролан Тевене нашел очень простое решение: однажды ночью Мунира похитили, жестоко пытали, а потом убили. Его нашли на рассвете на окраине квартала, они отрезали моему сыну яички и запихнули их ему в глотку. Это был символ, позаимствованный из алжирской истории. Провокаторы распустили слух, что Мунир был предателем, что французские промышленники наняли его, чтобы уговаривать жителей квартала. Демонстрации возобновились, став гораздо более жестокими. Два дня спустя пришли военные, квартал освободили, а людей прогнали. Через несколько месяцев они начали строить свой завод.

— Как вы узнали?

— Госпожа Тевене пришла ко мне после убийства Мунира и сама все рассказала. Она предложила мне работу в «Веселом кабане», и я смогла отомстить: Тевене и его выродок мертвы.

— А она знает, как именно вы убили ее мужа и сына?

— Я ничего ей не объясняла, но она догадывается. Я знаю то, чего не можешь понять ни ты, ни она. Она никогда ничего не предпримет против меня, считает, что так предначертано свыше. Мектуб.

— Потому что любит Мустафу?

— Это знак судьбы… То, что ты оказался здесь и видел, как я готовлю кускус, тоже знак… Ты здесь из-за женщины, вернее, из-за девушки. Не ради нее, но из-за нее, так сплелись события. Ты думаешь, что одно событие никак не зависит от другого, а я вижу связи, недоступные твоему взору.

— Лора?

— Я не знаю ее имени, но сам ты не можешь ошибиться, ведь существует только она. У нее детское лицо, ваши пути много раз пересекались, теперь она останется в твоей жизни навсегда. У этой девочки будет большая власть над тобой — власть безмерной, безумной любви. Она причинит тебе боль, но заставит идти все дальше и дальше по жизни. Теперь тебя будет преследовать арабская кровь, перед глазами будет стоять мой убитый Мунир с собственным членом во рту. Ты искал случай — вот он.

— Я болен…

— Неважно. Предначертана не сама твоя смерть, но ее ожидание, близость смерти будет давить на тебя все сильнее с каждым днем.

Я отправился в Касабланку, сел в самолет и через несколько часов приземлился в Орли. Купив газету, я узнал, что накануне умер Жан Жене.

Я вспомнил его фразу, все время вертевшуюся у меня в голове: «Пантеры победили благодаря поэзии». Он любил Черных Пантер, «лезвие ножа». Все остальное в Штатах было для него слишком тривиально.

Я прочитал, что Жене родился 19 декабря 1910 года, а я — 19 декабря 1957-го. Я, естественно, не делал из этого совпадения никакого вывода о том, что тоже талантлив, но решил, что однажды мне придется, как и ему, начать действовать.

Поджечь бикфордов шнур, вытащить чеку из гранаты, нажать на гашетку ручного пулемета. Я как будто видел перед собой обрюзгшее, прекрасное, бульдожье лицо Жене, слышал, как его губы произносят завораживавшую меня фразу: «Только жестокость может положить конец человеческому насилию».

Из аэропорта я позвонил Лоре. Трубку сняла ее мать. Лора жила в этот момент у нее и подошла к телефону. Я поблагодарил ее за то, что она навела меня на съемки в Марокко, и предложил позавтракать со мной через два дня.

Потом я поехал домой. Прослушав автоответчик, выяснил, что звонил Сэми, и тут же набрал его номер.

Вечером я приехал за ним на тренировку по регби. Стадион находился в Пантене. Сильные ноги спортсменов в шиповках, ранящие зеленую плоть поля. Вместе с криками из глоток регбистов вырывался в ночной холод пар.

В раздевалках, между скамейками и душами, стояли молодые парни, голые, стройные, с накачанными мускулами, делающие вид, что им безразличны посторонние взгляды. Но я видел только его, моего Сэми.