Дороги на Ларедо - Макмертри Ларри. Страница 48

У Пи Ая как будто камень свалился с сердца, когда вопрос об оплате нашел, наконец, свое решение. Правда, свое слово еще должна была сказать Лорена. Пи Ай быстро доел кролика, оседлал лошадь и через десять минут был готов тронуться в путь. День стоял яркий, и серая равнина на юге вдруг перестала казаться унылой.

Знаменитый Ботинок, как обычно, шагал далеко впереди.

17

— Мне не нравилась война, — говорит Брукшир. — И я никогда не понимал, из-за чего она ведется. Никто не объяснял мне этого. На меня просто напялили форму и послали на фронт. Моя мать плакала и сестра тоже плакала, а отец приказывал им заткнуться, потому что я шел исполнять свой долг.

Они остановились на ночевку на поросшей кустами равнине, далеко продвинувшись в глубь территории Мексики. Калл решил отклониться на запад к городу Чиуауа. По пути им попался небольшой отряд федералов, которые сказали, что Гарзу видели в Чиуауа. Калл не очень-то поверил этому, но все равно подался западнее, чтобы держаться подальше от реки. Слишком много людей бродили или проживали вдоль реки. Даже на больших, в сотни миль, пространствах, где не было ни жилья, ни деревень, там все равно можно было встретить индейцев, путешественников, старателей. За свою бытность на границе Калл встречал человек пятьдесят одних только фанатиков-одиночек, охотившихся за сокровищами Коронадо. [6]О самом Коронадо Калл знал не так уж много, только то, что тот был первым белым человеком, рискнувшим отправиться в путешествие по Мексике. Это было очень давно, и Калл не был уверен, что точно знает, где проходил путь Коронадо. По некоторым сообщениям, его маршрут доходил на западе аж до Джилы, другие считали, что он шел прямо до Рио-Гранде. А некоторые даже утверждали, что он начал свое путешествие в Веракрусе и закончил его в Галвестоне.

Но каким бы маршрутом он ни шел, Калл сомневался, что на пути ему встретились огромные богатства. Он мог найти немного серебра, если заходил в страну навахо, но сам Калл за сорок лет пребывания на границе встречал только нищих, у которых не было никаких сокровищ.

Решение держаться подальше от реки казалось ему разумным. К тому же он никогда еще не заходил так далеко в глубь Мексики, и ему хотелось посмотреть на нее. Брукшир, естественно, беспокоился, и, чем больше он это показывал, тем меньше спешил Калл. Он искал следы. Планкерт пытался помогать ему в этом, но вскоре стало ясно, что следопыт из него никакой. Если он кого и выслеживал до поездки с ними, так это заблудившихся молочных коров. Помощник шерифа все больше и больше скучал по домашнему уюту, и особенно по песочному печенью Дуби, которое она делала каждое утро и подавала его, горячее и маслянистое, когда он вставал с постели.

— Как вышло, что вы не участвовали в войне, капитан? — Приближающееся столкновение с вооруженным противником оживляло в памяти Брукшира былые картины. Он вспоминал, как кричали солдаты, у которых приходилось прямо на поле боя отнимать конечности. Вспоминал звуки, которые издавала пила, когда хирурги пилили кости. Слышал тяжкие стоны в госпитальных палатках по утрам, где солдаты встречали новый день — кто без руки, кто без ноги или без обеих, кто без глаза или без чего-то еще. За годы спокойной жизни в Бруклине он уже почти забыл об этом.

— Кому-то надо было оставаться здесь и держать в узде команчей, — ответил Калл. — Иначе бы они сбросили поселенцев назад в море. Они уже и так оттеснили их на сотни миль, несмотря на то, что мы все время стояли у них за спиной. С юга нам тоже угрожала опасность.

— И до сих пор угрожает. Нам следовало просто присоединить к себе Мексику — и дело с концом, — сказал Планкерт. — Если бы она принадлежала нам, мы бы заставили ее народ подчиняться нашим законам.

Калл проигнорировал это замечание, посчитав его невежественным.

— Жаль, что мне не пришлось побывать на войне, — добавил Планкерт. — Я бы с удовольствием прибил нескольких янки.

— Невежливо говорить такое в присутствии янки, — заметил Калл. — Господин Брукшир сражался за свою сторону, и его нельзя винить в этом.

— Да нет, я имел в виду других янки, — стал оправдываться помощник, смущенный тем, что капитан отчитал его на глазах у маленького толстенького янки. Теперь, когда его рацион был ограничен одним фриджолес, он несколько утратил свою округлость, но продолжал оставаться типичным северянином в глазах Планкерта.

— А этому чертову Эйбу Линкольну не следовало давать рабам свободу, — сердито добавил он, раздосадованный тем, что никто не принимает его сторону, даже капитан, ради которого он оставил свой дом.

— А какого мнения придерживались вы по этому вопросу? — поинтересовался Брукшир, обращаясь к капитану.

— О, я рос в бедности, — ответил Калл. — У нас никогда бы не набралось денег на раба.

Было время, когда Гас Маккрае хотел покончить с рейнджерством и броситься назад на восток сражаться против янки, вбив себе в голову, что попираются свободы Юга и что они вдвоем должны идти сражаться за них — и все это при том, что там, где они находились, сражений было хоть отбавляй.

Самого Калла никогда не влекло на ту войну. Лучшим из тех, кто в то время ходил под его началом, был негр Дитц, погибший впоследствии от руки маленького шошона в Вайоминге. Он знал людей, владевших рабами и издевавшихся над ними, и без всякого сомнения пошел бы сражаться против таких рабовладельцев. Но он не мог встать на сторону северян, чтобы сражаться против своей части страны, и поэтому оставался там, где он был, и делал то, что делал. Да и вряд ли кто мог представить себе более жестокие бои, чем те, что они вели с команчами. Беда Гаса Маккрае была в том, что ему нравились фанфары и парады. Он даже пытался уговорить Калла взять в отряд рейнджеров трубача.

— Трубача? — переспросил Калл. — Да у половины солдат нет даже приличных седел и едва ли наберется по сорок патронов на брата. Где уж тут тратить деньги на трубача?

— Это могло бы произвести впечатление на команчей. Они-то как раз знают, что это такое, — возражал Гас. — Твоя же беда, или одна из бед, в том, что ты не умеешь показать себя, Вудроу. Разве ты не слышал, что такое esprit de corps? [7]

— Нет. А что это и сколько оно стоит? — поинтересовался Калл.

— Я сдаюсь! Esprit de corpsне покупают, его насаждают, и хороший трубач мог бы положить этому начало, — отвечал Август.

Спор происходил к северу от реки Канейдиан, когда они преследовали труппу налетчиков из племени команчи, которые, честно говоря, оказались искуснее и быстрее их. Лошади рейнджеров выбились из сил, да и сами люди изголодались до того, что в феврале шарили в ледяной воде реки в поисках какой-нибудь рыбешки или замерзшей лягушки или любой другой живности, на которой можно было найти хоть кусочек плоти. За два дня до этого они съели сову. Люди срезали полоски кожи с седел и жевали их, только чтобы почувствовать что-то во рту. А Гас стоял на ледяном ветру, все время задувающем их костер, и толковал о трубаче.

Они так и не поймали налетчиков, увезших с собой двух белых детей, и так и не наняли трубача. Но и через десять лет, когда Гражданская война уже закончилась, а борьба с индейцами пошла на спад, Гас Маккрае все еще продолжал мечтать о трубаче.

О той большой и ужасной Гражданской войне Калл получил представление, насмотревшись на тех, кто с нее возвратился. Воевать с янки отправились несколько рейнджеров, служивших под его началом. Вернулись они уже не теми и рейнджерами быть не могли. Один из них, по имени Рубен, потерявший глаз и руку под Виксбергом, сделал больше других для того, чтобы Калл мог живо представить себе эту бойню.

— Капитан, вы не знаете, — говорил Рубен, печально поглядывая на Калла одним глазом. — Когда мы сталкиваемся с команчами, нас может быть десять или пятнадцать, а их пятнадцать-двадцать, и все мы стреляем один в другого. Но в том большом сражении, где был я, с каждой стороны участвовали тысячи и тысячи, грохотали пушки, стоял дым, среди мертвых и живых людей носились обезумевшие лошади. Ко мне подскочила лошадь, на которой от седока осталась только нога в стремени, — это было ужасно. У меня остались один глаз и одна рука, но я — один из счастливчиков. Из всех, с кем я начинал воевать, в живых остались только трое.