Роман - Миченер Джеймс. Страница 56

— Если отвечать не задумываясь — а это, наверное, лучший способ ответа, ибо он получается менее надуманным, — я бы сказала: отбросьте Маламуда и замените его на Джойс Кэрол Оутс.

— Я тоже отвечу не задумываясь. Маламуд — один из величайших профессионалов. А Оутс только предстоит доказать это.

— Мне казалось, что мы ищем более редкие качества, чем просто профессионализм. Если это все, что вам нужно, возьмите Луиса Аучинклосса. Он пишет замечательные книги.

— Есть еще кандидатура Эдит Уортон, — сказал я, чтобы разрядить напряжение.

— Вы довольны своей четверкой?

— Да.

Стараясь скрыть свое очевидное неудовольствие, она проговорила чуть ли не елейным голоском:

— Теперь давайте своих «плохишей». — И она подалась вперед, слушая, как я зачитываю имена тех, кого был намерен подвергнуть обструкции:

— Герман Вук, Гор Видал, Леон Урис, Лукас Йодер.

Я еще не успел произнести до конца последнее имя, как она тихо, но твердо сказала:

— Вы не должны вносить в этот список Йодера.

— Но он самая пустая пустышка из всех. Он хороший мужик, но от него, как от писателя, у меня сводит зубы. Я знаю немецкую Пенсильванию, я сам выходец из нее. Но его книги…

— Его «Нечистая сила» — сенсация последнего десятилетия.

— Сенсация плохая. Я бы даже не стал помышлять о настоящей книге, если бы не мог воздать должное этой пустой помпезности.

— Если кто-то и есть в этом мире не помпезный, так это Лукас Йодер. Подберите другой эпитет, — решительно заявила она, словно не от нее исходило желание услышать список.

— Я убираю «помпезный», хотя под этим я имел в виду всего лишь его стиль, его высокопарную манеру повествования, характерную для начала девятнадцатого века.

— В этот период было написано немало хороших книг.

— Но только не для нашего времени.

Все больше раздражаясь от того, что представлялось ей моим высокомерием, она, очевидно, решила, что настала пора открыть мне глаза на реальности издательского мира и мое возможное место в нем:

— Лукас Йодер не просто один из писателей. Он не Леон Урис, или Гор Видал, или какой-нибудь молодой способный автор, который пишет хорошие книги. Он — мой подшефный. Я — его редактор. «Кинетик» — его издатель. После четырех неудач у него вышла книга, пользующаяся сенсационным успехом. И в следующем году финансовая стабильность нашей компании будет зависеть от него. Позволить вам очернить его в книге, которая пишется под моим началом, — это для меня равносильно самоубийству. Меня уволят и правильно сделают.

— Миссис Мармелл, я не испытываю никакой враждебности по отношению к Йодеру. Он даже симпатичен мне. Мы вместе выступали в одной передаче и остались весьма довольны друг другом. Но эта книга посвящена поискам истины, а истина в том, что…

— Истина? Какая чушь! — выкрикнула она. — Вы что, не понимаете человеческого языка? Да разве бы я могла издать вашу книгу, если бы не деньги Йодера, полученные с «Нечистой силы», которую вы называете никчемной? Разве могли бы мы нянчиться с такими зелеными любителями, как вы, если бы он не принес нам столько денег? Только потому, что я провела Йодера сквозь годы неудач и вывела в люди, компания дает мне возможность публиковать вас и другие молодые дарования, которые сами по себе никогда не напишут ничего подобного тому, что есть или будет у Йодера.

Я был настолько ошарашен ее напором и выражениями, что не нашел, что сказать. Она встала из-за стола и заключила с едва сдерживаемой злостью:

— Обед закончен, так же, как и наше собеседование, — а затем позвала: — Официант, официант! Счет, пожалуйста. — И, несмотря на мои возражения, расплатилась за обед.

Однако сидевший в ней профессионал не хотел отбрасывать книгу, которую еще можно было спасти, поэтому, когда я потащился к ее машине, она дала мне последний шанс:

— Если образумитесь, черкните мне записку. — И рванула автомобиль, раздражаясь, что потеряла контроль над своими чувствами, и злясь, что не сумела удержать под контролем нашу с ней беседу. Она позволила мне принять скоропалительное решение, не настояв на том, чтобы я серьезно отнесся к ее обоснованным доводам. В конце концов, потеряв со мной всякое терпение, она взорвалась. Это была одна из самых неприятных встреч для каждого из нас, и я остался отнюдь не в восторге от своего поведения.

Вернувшись в свою комнату в колледже, я продолжал ругать себя за неподобающее поведение. Это было единственное, что приходило мне на ум, ибо я злился на себя не потому, что упорствовал в споре — я был прав в том, что отстаивал, — а потому, что не смог доказать свою правоту. Сон не шел, и по сложившейся в те времена привычке я отправился бродить вдоль Ванси, пытаясь обдумать, что делать дальше. Мне было страшно, оттого что я собственными руками загубил шанс быть опубликованным в «Кинетик». На память приходили слова Девлана: «Венцом работы всякого писателя является завершенная и опубликованная рукопись. Только так создается репутация». Я был согласен с этим, но была еще одна причина, по которой мне хотелось иметь контракт с «Кинетик». Это издательство чаще других публиковало начинающих писателей, и если бы я установил с ним отношения, то мог бы рекомендовать ему тех из своих студентов, кого считал способными заинтересовать профессионалов. В глубине души у меня скрывалась и более личная причина. Поскольку я вынашивал мысль написать когда-нибудь свой собственный роман, то мне не стоит настраивать против себя миссис Мармелл и рвать то, что связывало меня с «Кинетик».

И вот, забирая назад свои смелые слова о неподкупности критика, которые произносил когда-то, я подошел на рассвете к пишущей машинке и напечатал короткую записку миссис Мармелл:

Другими словами, я уступил ей во всем, за исключением Хемингуэя, и вскоре получил в ответ короткую записку, вселившую в меня огромную надежду:

Как всякий неоперившийся писатель, я провел этот день, упиваясь радостью от того, что у меня будет своя собственная книга в твердом переплете, опубликованная таким известным издательством, как «Кинетик», ведь я знал, что большинство университетских преподавателей готовы заложить душу ради достижения этой цели. Но ближе к вечеру, когда радость стала проходить, мне пришлось посмотреть правде в глаза и признать, что ради авторства я поступился своими принципами. Йодер — плохой писатель и должен быть назван таким в любом серьезном критическом труде, но мне пришлось наступить на горло собственной песне. И сделать это я был вынужден по самой что ни на есть тривиальной причине: для «Кинетик» Йодер означал деньги и уже поэтому попадал в разряд неприкасаемых. Я продался, чтобы защитить собственные интересы, и гордиться тут нечем.

Но у меня было кое что другое, в чем я находил Удовлетворение, а именно: моя преподавательская деятельность в колледже. Все это время, пока я сражался с миссис Мармелл (в основном проигрывая ей сражения), я делал все, чтобы помочь своим студентам приобрести мастерство, которое понадобится, если они захотят стать писателями. Так, во время рождественских каникул, я сказал себе: «Если вдруг на меня свалятся эти 1500 долларов, я потрачу часть из них на своих студентов». И я предпринял то, что давно уже собирался сделать.

За свой счет я нанял дрезденского художника-оформителя, чтобы тот перенес на стену в моей аудитории ту мудреную схему, набросанную три года назад в Афинах и тщательно выверенную в Мекленберге. Увидев два листка с пояснениями, он отреагировал так: