Против ветра - Фридман Дж. Ф.. Страница 53

— Нет, подруга. Правилами это запрещено.

— К частнопрактикующему врачу, который не стал бы задавать лишних вопросов, не стал бы даже заводить никаких документов на пациентку, чтобы свидетельнице не пришлось тут же, не сходя с места, писать заявление в полицию…

— Протест! — выкрикивает Моузби, на сей раз в его голосе сквозят озабоченные нотки.

— …а у вас с напарником было время, чтобы поднатаскать ее так, как вам того хотелось бы… — продолжает Мэри-Лу на одном дыхании, чтобы успеть сказать.

— Протест принимается.

— … чтобы все было именно так, как нужно, и чтобы она не болтала все, что взбредет в голову, когда вы решите впервые показать ее на людях.

— Протест!

— Протест принимается! — Мартинес сердито смотрит на нее. — Вы что, оглохли, госпожа адвокат?

— Прошу прощения, Ваша честь, — отвечает она, принимая самый смиренный вид.

— Считайте, что можете не обращать внимания на последнюю серию вопросов, — говорит Мартинес, обращаясь к присяжным. — Вычеркните это из протокола, — указывает он стенографистке.

— Если еще раз замечу что-нибудь подобное, — предупреждает он Мэри-Лу, — то буду вынужден наказать вас за неуважение к суду.

— Да, сэр. Прошу прощения.

— Хорошо. Продолжайте.

Прежде чем говорить дальше, обернувшись, она секунду смотрит туда, где сидим мы. Я незаметно киваю: из протокола, может, все и вычеркнули, но в головах у присяжных это засело прочно. Еще теплится надежда на то, что у главной свидетельницы обвинения и тех, кто производил арест, так или иначе рыльце в пушку.

— Вы допрашивали ее в присутствии сестры-хозяйки? Или, может, женщины-полицейского?

— Нет.

— А разве это по правилам? Тем более что вы допрашивали ее столько времени.

— А где ее было взять, женщину?

— Неужели во всем округе не нашлось ни одной? Ни сестры-хозяйки, ни женщины-полицейского?

— Да нет вроде. Мы просили, но нам не дали.

— Это же против правил.

— Мы обращались с такой просьбой. А обо всем остальном спросите у кого-нибудь другого.

— Оставшись наедине со свидетельницей, о чем вы и ваш напарник с ней разговаривали?

— Об этом деле.

— Вы имеете в виду факты по нему?

— Да, она приводила нам факты.

— А что еще?

— Больше ничего.

— Разве вы ничего не рассказали ей из того, что знали? Например, вкратце познакомили с заключением по результатам вскрытия?

— Протест! — Моузби тут как тут.

— Протест принимается. Не давите, — укоризненным тоном говорит Мартинес, обращаясь к Мэри-Лу.

Такое впечатление, что все ополчились против нас. Ну и компания подобралась, черт бы их побрал!

— Вы обсуждали обстоятельства дела, исходя лишь из того, что ей известно.

— Вот именно. Как и положено по правилам.

— Неужели? Женщина, которая утверждает, что стала жертвой группового изнасилования, которую, возможно, принудили выступить свидетельницей по делу о страшном убийстве, женщина, которой устраивают допрос в отсутствие другой женщины, так и не удосужившись отвезти на прием к врачу, — вы что, хотите сказать, что это по правилам? Из какой они книги, агент сыскной полиции Санчес, может, из древней «Книги мертвых»? Ведь эта женщина спокойно могла отправиться на тот свет, пока вы, Санчес, ее охраняли.

С неприязненным видом она отходит от него.

— У меня больше нет вопросов, — бросает она в ответ на очередной протест Моузби.

— Но этого же не случилось, — бесстрастно заключает Санчес.

Вот так, в общем, и выглядит аргументация обвинения. Есть и другие улики: на брюках Таракана были обнаружены пятна крови той же группы, что и у убитого, — четвертая, резус-фактор отрицательный. Мало у кого она такая, всего-навсего у одного из каждых двадцати человек. Само по себе это еще ни о чем не говорит, мы можем представить свидетельства, что у их знакомого рокера, погибшего в автокатастрофе в Альбукерке, была та же самая группа, а Таракан помогал нести его, возможно, кровь и попала ему на штаны. При обычных обстоятельствах два эти факта стали бы взаимоисключающими, но ведь обстоятельства-то обычными не назовешь.

Ножи рокеров прошли экспертизу на наличие крови. По результатам нельзя сказать ничего определенного. Колотые раны на теле убитого, возможно, были нанесены этими ножами, хотя сами они так себе. Но факт остается фактом: у всех рокеров при себе были ножи.

Когда зачитывают вслух досье на наших подзащитных, я наблюдаю за присяжными: если бы выносили приговор прямо сейчас, во всем Лас-Вегасе на нас не поставил бы ни один человек.

21

Но это было вчера, а сегодня все начинается заново. По-моему, без ложной скромности можно сказать, что сегодня мы просто в ударе. Мы поражаем собравшихся объемом предварительной работы, порхая по залу суда, словно на крыльях. Мы остроумны, обаятельны, прекрасно владеем фактической стороной дела, играем свидетелями так же непринужденно, как скрипач играет на бесценных творениях Страдивари. Прекрасно дополняя друг друга, каждый из нас принимает эстафету из рук коллеги так же четко, как морские пехотинцы на учениях. У нас десятки свидетелей, мы позаботились о том, чтобы их показания были заранее отшлифованы у нас в кабинетах и с наибольшей выгодой использованы в зале суда.

Мы прослеживаем каждый шаг рокеров с момента, когда они прикатили в Санта-Фе, до отъезда и дальше, до тех пор, пока не был найден труп. Каждый час их времени на счету, причем во многих случаях он расписан у нас даже по минутам.

Важнее всего то, что они делали той злополучной ночью и утром следующего дня. Несколько свидетелей, каждый из них выступает сам по себе, включая бармена и менеджера, показывают, что, кроме того вечера, рокеры у них больше не появлялись. Свидетели отвечают за свои слова, таких типов, как эти четверо, просто так из головы не выкинешь. Они уехали ближе к закрытию бара, в два ночи, потом бар закрылся. Рита Гомес уехала вместе с ними. Бесспорно, говорят свидетели, они могли уехать и пораньше. Это совершенно бесспорно.

Одна сторона в передней части зала сплошь заставлена стендами с большими схемами и крупномасштабными картами. На них помечены время, место, расстояние от одного района, где находились или якобы находились рокеры, до другого. Мы допрашиваем наших свидетелей, начиная с того момента, как рокеры выехали из города, так что выстраивается убедительная цепочка алиби, над которыми нашим оппонентам придется попотеть: здесь паренек, который заправлял их мотоциклы бензином, Мэгги с 14-й автострады, люди, с которыми они кутили в Альбукерке. Нашлись десятки лиц, которые их видели, пусть даже мельком. Мы приобщаем к делу квитанции, по которым с точностью до минуты можно установить, где они побывали после того, как выехали из Санта-Фе. В дело идут все свидетельские показания, все мало-мальски существенные улики. Мы перекрыли все ходы-выходы, словно густой туман, что опускается над гаванью Сан-Франциско.

Пошла вторая неделя процесса. В барах, клубах и ресторанах, где адвокаты коротают время после работы, только о нас и говорят. Мол, как здорово мы ведем защиту! Я сейчас на подъеме, все мне дается легко, энергия переполняет меня, я живу полной жизнью. Мне и вправду палец в рот не клади! Вот закончится суд, и прежние компаньоны упадут мне в ноги, умоляя вернуться в фирму.

Остывая и начиная анализировать свое поведение, я понимаю, чем вызвано это ощущение, — самым настоящим эгоизмом, причем довольно мелкого пошиба. Приятно, когда тобой восхищаются, когда тебя уважают, но все это может кончиться еще быстрее, чем летит мяч, пущенный Ноланом Райаном [17]. Чему быть, того не миновать, как гласят эта и подобные ей крылатые фразы. Я не прочь вернуться в фирму, но на своих условиях. Я хочу разобраться, на самом ли деле меня что-то связывает с Мэри-Лу, кроме важного процесса, от которого голова может пойти кругом. Я хочу, чтобы меня любили, чтобы меня уважали, чтобы у меня водились деньги. Но чего я на самом деле хочу, так это того, чтобы у меня не забирали дочь, а моих подзащитных признали невиновными. А именно в этом я меньше всего уверен.