Против ветра - Фридман Дж. Ф.. Страница 77

Он кивает.

— Будь я на твоем месте, я не стал бы этого делать, — наконец говорит он.

— Для моих подзащитных благо, что ты не на моем месте. А почему бы и нет?

— А потому, что это ложь чистой воды. Все, что тут написано, сфабриковано от начала и до конца. Уилл, от всего этого воняет на много миль кругом, и вся твоя карьера может пойти прахом. — Он берет со стола карандаш и начинает нервно вертеть его, как тамбурмажоретка — свой жезл.

— Не согласен.

Мы в упор глядим друг на друга, словно два мексиканца, столкнувшиеся лицом к лицу. Стена отчуждения, в этот момент разделяющая нас, крепче и непроницаемее стены из плексигласа, которая отделяет меня от рокеров при встречах в тюрьме.

— Значит, я лжец, — ровным голосом говорит он. — Лжесвидетель. Человек, фабрикующий ложные показания. Словом, преступник.

— Никто этого не говорит. — Осторожно, старик, упаси тебя Бог начать меряться с ним силами!

— Но здесь так сказано. — Он показывает на мой портфель. — Я говорю о той халтуре, что там лежит.

— Я имею в виду обоих полицейских. Моузби. Но не тебя.

— За все отвечаю я, — нараспев говорит он, с силой стуча пальцем по столу, — мое управление, мои люди. — У него вырывается шумный выдох. — Это дело всей моей жизни.

— Тебя подставили.

— Иди ты к черту, Уилл!

— Я серьезно, Джон. Твои же собственные люди обвели тебя вокруг пальца. Неужели ты сам этого не видишь? Бог ты мой, неужели ты сам этого не видишь? Теперь, после всего того, что произошло?

Он багровеет, на лбу вздуваются вены. Если бы он не славился отменным здоровьем, мне было бы страшно за него. Мне уже страшно за самого себя.

— Ты хочешь, чтобы я поверил на слово потаскухе, черт бы ее побрал, гулящей девке, которая не знает, сколько будет дважды два, хочешь, чтобы я взял и поверил в то, что все сказанное ею до сих пор — ложь, а теперь она говорит правду, поверить, что мой ближайший помощник и двое самых лучших подчиненных шерифа полиции в нашем округе, у которых за плечами опыт работы в общей сложности свыше сорока лет, более двухсот благодарностей, безукоризненная репутация, что они все это дело высосали из пальца?

— Да, — отвечаю я самым спокойным тоном, на который способен. Я на редкость спокоен, я знаю, что прав, знаю, что и он это знает или, по крайней мере, начинает всерьез сомневаться в правомерности этого дела. В собственной правоте.

— Смешно! — задумчиво говорю я, стараясь развить успех. Иной раз я просто не в силах совладать с самим собой. — Когда она выступала в качестве твоей свидетельницы, то была просто воплощением истины. А теперь превратилась в гулящую девку и лгунью.

— Иди к черту! — Он отмахивается от моих слов. — Это тут совершенно ни при чем. — Он смотрит на меня так, словно я попал ногой в собачье дерьмо и принес его к нему в кабинет.

— Где она?

— В безопасном месте.

— Где?

— Там, где твоим людям ее ни за что не найти! — огрызаюсь я. — Не то что в прошлый раз.

— Надеяться никогда не вредно.

Я прихожу в ярость.

— Это что, угроза, Джон? Ты угрожаешь моей свидетельнице? — Сукин сын, теперь игра уже пошла всерьез!

— Как хочешь, так и понимай, — с мрачным видом отвечает он. — Я не нарушаю закон, а стою на его страже, не забывай!

— Иной раз с трудом в это верится, особенно когда слышишь от тебя такие заявления, черт побери!

— А пошел ты к чертовой матери! — Перегнувшись через стол, он смотрит на меня в упор. Я не отвожу взгляда.

— Если мои парни лгут, то лжет и Грэйд. А это сущая ерунда, ведь он — один из самых известных и уважаемых судебно-медицинских экспертов в стране. Он что, тоже лжет, Уилл?

Я уже думал об этом.

— Не обязательно.

— Да нет, как раз обязательно! Их показания взаимоподтверждающие. Без его показаний то, что она говорит, подозрительно. Они не могут существовать друг без друга.

Карандаш в руке Робертсона ломается.

— Ты хватил какого-нибудь сильнодействующего наркотика, Уилл. Что еще скажешь? Может, она вообще не была с ними знакома? Как тебе идейка? Может, и тут она солгала?

— Мы оба знаем, что она была с ними знакома. Показания доброй сотни свидетелей подтверждают это.

— А если все они тоже лгут?

Я встаю. Продолжать в таком же духе далее бессмысленно.

— Увидимся в суде, Джон.

— Непременно. — По тому, как он на меня смотрит, видно, что он абсолютно убежден в собственной правоте. — Я уже почти размазал тебя по стенке, Уилл. На этот раз я закончу то, что начал.

Или собственными руками выроешь себе могилу, болван, думаю я про себя, направляясь к выходу и чувствуя, как он смотрит мне вслед до тех пор, пока я не захлопываю за собой дверь.

12

— Рита! Это я, Уилл Александер. Открой.

Я стучу еще раз. Ответа нет. Уже почти десять вечера, она должна быть дома.

— Рита?

Черт побери! Почему ее нет? Ведь только вчера я с ней разговаривал по телефону, сказал, что скоро приеду, и попросил, чтобы она обязательно была дома и ждала меня. На следующей неделе мы обратимся с ходатайством на предмет назначения нового судебного разбирательства, и я хочу снова все с ней обговорить.

Прошло уже четыре месяца с тех пор, как я получил от нее заявление, четыре месяца с тех пор, как в первый раз рассказал обо всем ребятам, сидящим в кутузке, четыре месяца с тех пор, как мы схлестнулись с Джоном Робертсоном у него в кабинете. Четыре месяца, которые вымотали меня без остатка. С Робертсоном мы встречались в общей сложности свыше двух десятков раз. На некоторых встречах присутствовал Моузби, хотя Робертсон осторожности ради старался не делать ничего, что в дальнейшем могло бы выйти ему боком: ведь его помощник номер один в любую минуту может оказаться по другую сторону баррикад, к примеру, может быть обвинен в лжесвидетельстве, в создании препятствий работе суда, если дело до этого дойдет.

При вынесении смертного приговора апелляции принимаются автоматически, суды высшей инстанции принимают к рассмотрению их все до единой, так что здесь проблем нет. Как только Робертсон успокоился и сообразил, что все совершенно законно, что я не пытаюсь выпендриться, не занимаюсь саморекламой, стараясь во что бы ни стало устроить цирковой балаган, привлечь лакомый для газетчиков кусок, мы договорились: делать все скрытно, пусть решение принимает суд, а не пресса.

Впрочем, когда вся эта история выплывет наружу, она будет иметь эффект разорвавшейся бомбы.

Чем меньше времени остается до начала судебного слушания, тем меньше мне удается поспать, причем, думаю, не мне одному — Робертсон, его подчиненные, мои коллеги-адвокаты, рокеры, словом, все, кто знает, что близится начало процесса, ежедневно продирают глаза часов этак в три утра.

— Ну хватит, Рита, открывай! — Я снова стучу в дверь, уже сильнее.

Из-за других закрытых дверей в противоположных концах коридора доносятся приглушенные звуки телевизоров, магнитофонов, обычные звуки, которые слышатся вечером. Но за этой дверью — тишина.

— Рита!

Я стучу изо всех сил. Ничего.

Ее там нет. И это несмотря на то, что я предупредил, что приеду, и заставил ее повторить все, что от нее требуется. Черт побери, почему же тебя нет на месте, сучка поганая? Почему моя жизнь на девять десятых состоит из того, что я кручусь волчком вокруг этой безмозглой дуры, этой пустышки?

Наверное, трахается с кем-нибудь, вот в чем все дело. Пригласила к себе какого-нибудь парня, и они сейчас за дверью, которую я уже готов снести с петель. Если я и дальше буду молотить по ней с такой силой, то разобью все пальцы в кровь. Подцепила себе какого-нибудь матроса (матроса? Только не в Денвере. Какого-нибудь ковбоя!) и до сих пор лежит перед ним, раскинув ноги, а ее тренированная, взмокшая от желания киска ждет, когда он кончит. А может, это один из сыщиков, которым мы платим за то, чтобы они не спускали с нее глаз. Надо смотреть фактам в лицо: эта профессия уже далеко не та, как в блаженные прошедшие времена.