Обман - Фрэнсис Клэр. Страница 42

Морланд тоже делает себе бутерброд и задумчиво жует.

– Дети с возрастом всегда ставят перед своими матерями сложные проблемы. Это неотделимо от процесса взросления. Таким образом подросток постигает мысль о том, что когда-нибудь он все равно расстанется с матерью. Все дети таковы. С возрастом с ними становится все труднее. И я был таким. В тот период, когда начал ощущать в себе потребность в самостоятельности.

Я пытаюсь представить себе Морланда, который не в ладах со своей матерью.

– Мне что-то в это не верится.

С грустной улыбкой он пропускает мое замечание мимо ушей и спрашивает:

– А с вами разве такого не случалось?

– Иногда я бывала просто несносной. Но на это имелись причины. – Я делаю паузу, и не потому, что не хочу быть откровенной с Морландом. Нет, я все больше проникаюсь к нему симпатией. Просто все эти воспоминания тяжелы для меня. – Моя мать была… Как бы поточнее, сказать… сложной. С ней было трудно не только мне, но и моему отцу. Она умела поставить все с ног на голову, умела заставить нас думать, что в любых бедах или несчастьях нашей семьи виноваты прежде всего мы с отцом. Когда папе становилось невтерпеж, он уходил из дома, обычно в гольф-клуб, и допоздна не возвращался. А я… – Неожиданно у меня перехватывает горло, старые обиды не дают говорить. – В общем, с ней было нелегко.

– У вас не было братьев или сестер?

– К сожалению, нет. Может, это могло бы… – Я пожимаю плечами. – Короче, я постаралась покинуть дом как можно раньше. Поступила в художественный колледж и встретилась с первым в моей жизни интересным мужчиной. Точнее, необычным мужчиной.

– Он тоже учился живописи?

– Нет, музыке. В Королевской Академии. И играл на пианино в джазовом ансамбле, в котором участвовала и я.

– Вы участвовали в джазовом ансамбле? – Морланд присвистнул. – Вот это да! На чем же вы играли?

– Я не играла, я пела джаз.

– Пели? Джаз? – Ричард смеется в откровенном удивлении.

– Да, джазовые мелодии. Мне это очень нравилось. – Обычно я не люблю рассказывать о своей музыкальной молодости, но вино и настроение развязывают мне язык. – В ансамбле я не ощущала одиночества. В молодости я была очень застенчивой, друзей у меня почти не было. Пение придавало мне уверенность в себе.

– Понимаю, понимаю. – Морланд слегка качает головой, как бы соглашаясь со мной. – Ну и… – Он смотрит на меня с удивлением и восхищением. – Ну и что же случилось дальше?

– Дальше? Появилась Кэти. Мне пришлось бросить колледж, а Джонни, отцу, академию. Точнее, он сам захотел оставить учебу, потому что примкнул к группе протеста против апартеида и разных там несправедливостей. У них был свой небольшой джаз-банд, и он играл там на клавишных. Они все время разъезжали. Приходилось ездить и мне с Кэти. Это была трудная жизнь. Ни денег, ни перспектив на будущее. И слишком много наркотиков. – Я замолкаю. Закатное солнце освещает сад желтовато-янтарными отблесками. Уходящая на восток река становится серо-черной. Я встряхиваюсь и с деланым оживлением спрашивают Морланда: – А вы? Как было у вас?

Глаза у Ричарда светлеют, на лице появляется легкая улыбка.

– Вы имеете в виду, как у меня было с матерью? Да в целом ничего. Просто у меня не хватало духу сопротивляться. Иногда мне хотелось разозлиться, но я старался всю свою энергию направлять на спорт. Потом собирался поступать в университет, но это оказалось сложно, и я выбрал более простой путь – пошел в армию, в морскую пехоту. Я не планировал задерживаться там надолго, думал прослужить года четыре, а вышло двенадцать. В конце концов привык к армии.

– Чувство уверенности в себе и стабильность?

– Да, и это тоже, – соглашается Ричард и откусывает от своего бутерброда.

Я смотрю на него и, немного выждав, осторожно спрашиваю:

– А что еще?

Морланд медленно жует, как бы обдумывает ответ.

– Как вам сказать… Морская пехота – это очень своеобразная часть армии. Там вы можете показать, на что способны, проявить инициативу и самостоятельность. В рамках строгой системы, разумеется. Такого нет даже в воздушно-десантных войсках. В моей части мы были соединены в небольшие, человека по четыре, группы. И перед каждой ставилась отдельная конкретная задача. Группа должна была выполнять ее сообразуясь с обстановкой. Это-то меня и привлекало. Возможность принимать собственные решения, импровизировать. Если хотите, возможность самореализации. – Морланд улыбается, и в его улыбке есть что-то извиняющееся. – Пока холодная война была в разгаре, служба в армии казалась мне очень важной. У нас была цель – защита системы и страны. – Ричард делает глоток вина. – И кроме того, в морской пехоте традиционно существует атмосфера взаимной поддержки. Она распространяется и на семьи личного состава.

Я смотрю на Морланда и вдруг меня пронзает мысль. Ну, конечно! Как же я раньше не подумала об этом. Ричард и жена! Мужчина типа Морланда вряд ли не был ни разу женат к своим сорока или около того. Эта мысль мне неожиданно неприятна, я даже не понимаю, почему. Может, я просто корю себя за то, что раньше не догадалась?

Что-то внутри не дает мне удержаться от приступа любопытства. Но пока я формулирую в уме вопрос, Морланд начинает рассказывать о своем отце, и я упускаю момент для того, чтобы выяснить, был Ричард женат или нет. Я незаметно сбрасываю туфли и поджимаю под себя в кресле ноги, стремясь защититься от вечерней прохлады. Морланд рассказывает, что его отец прослужил в морской пехоте двадцать лет, а после выхода в отставку основал небольшую виноторговую фирму в Беркшире. Он активно взялся за дело, много занимался рекламой, и бизнес у него пошел.

Морланд часто взглядывает на меня, как бы ища поддержки, и по этим взглядам я понимаю, что он нечасто рассказывает о себе так подробно. И по какой-то причине именно я удостоилась такой чести.

Я обращаю внимание на руки Ричарда. Они у него очень выразительные, и он много жестикулирует. В некоторых местах рассказа он грустно улыбается, и почему-то я начинаю испытывать к нему все возрастающую симпатию.

Вдруг глаза у него тускнеют, он отводит их в сторону и вздыхает. Морланд говорит о неожиданных неудачах, которые начали преследовать отца в делах, особенно после смерти матери. Потом, после паузы, продолжает:

– И в довершение всего отец неудачно вложил почти все свои капиталы в компанию «Ллойда», которая понесла тяжелые убытки в результате известного инцидента с нефтяным танкером на Аляске и землетрясения во Флориде в 1984 году. Тогда отец практически потерял все.

– Это ужасно! – непроизвольно восклицаю я.

Морланд пожимает плечами и разводит руками.

– Да. Но это был результат предпринятого им риска. Удар сломил его. И морально, и в финансовом отношении. Он не смог от него оправиться. И, наверное, уже никогда не сможет. Встретить старость лишенным почти всего… Ведь отец вынужден был задешево продать дом и переехать в недорогую квартиру. Я, конечно, старался его поддержать, но… – Морланд задумчиво смотрит вдаль. Но через несколько секунд встряхивается, ставит свой бокал на стол и легонько ударяет по нему рукой. – Послушайте! Сейчас я подошел как раз к тому, ради чего начал этот рассказ. Вы же, наверное, не знаете, что из этой ситуации помог нам выбраться ни кто иной, как Гарри!

– Гарри? – с искренним недоумением переспрашиваю я.

– Он дал мне денег взаймы. Сумму, достаточную чтобы поддержать фирму отца до тех пор, пока он не смог продать ее. Эти деньги спасли нас. Отец избежал полного банкротства и связанного с ним позора. Продав фирму, он хоть что-то вернул себе. Не много, но все же. Так что… Я перед Гарри в большом долгу.

Я смотрю в сторону и невольно хмурюсь. Я испытываю одновременно и гордость, и возмущение. Гарри! Он все еще преподносит мне сюрпризы. Он и после смерти остается таким же непредсказуемым, каким был при жизни. Хорошо хоть, что эта неожиданность, насколько я понимаю, не из разряда неприятных.

Под деревьями быстро темнеет. По саду гуляют порывы ветра. Я зябко ежусь.