Паутина грез - Эндрюс Вирджиния. Страница 37

Чуть свет наш дом превратился в гудящий улей. Мама носилась с этажа на этаж, как пчелка на лугу перелетает с цветка на цветок. Она была так возбуждена, что простейший вопрос, который я задавала, приводил ее в смятение, и она предоставляла все решать мне самой. Завтракать мама отказалась. Я тоже не могла похвастаться аппетитом, но заставила себя поесть. К тому же это был последний завтрак, приготовленный Свенсоном и поданный Кларенсом. То, что мать не пригласила их присутствовать на свадьбе, я поняла, только когда мы начали садиться в лимузин, точно «по расписанию» поданный Майлсом. Кларенс и Свенсон стояли в дверях и грустно смотрели на меня.

— Всего хорошего вам, мисс, — сказал Кларенс. В уголках его глаз поблескивали слезы.

— И не забывайте заглядывать к нам, когда будете на судах вашего отца, мисс! — подхватил Свенсон.

С тяжелым сердцем я попрощалась с ними и заспешила в машину. Мать заметила мои повлажневшие глаза и страдальчески застонала:

— О, Ли, умоляю тебя, оставь свой унылый вид хотя бы в день нашей свадьбы! Что подумают люди?

— Не дергай ребенка! — упрекнула ее бабушка. — Свадьба-то не у нее. И выглядит она так, как ей хочется.

— В этом случае я не намерена тратить силы на то, чтобы поднять ей настроение. Особенно сегодня. У меня и так забот полно, — раздраженно махнула рукой мама, надулась и стала смотреть в окно.

Я никогда раньше не обращала внимания на ее сходство с маленьким капризным ребенком, который непременно требует, чтобы все его желания исполнялись.

Напоследок я снова оглянулась на родной дом. В дверях все еще стояли Кларенс и Свенсон, а мне вспомнились времена, когда я играла, но ушки при этом держала на макушке, и стоило мне услышать у входной двери шаги и голос дворецкого, стремглав неслась вниз. А папа, как бы ни устал с дороги, обязательно улыбался и подхватывал меня на руки, после чего я звонко и весело целовала его в щеку. «Вот как надо встречать морского волка, а, Кларенс!» — всегда со смехом восклицал отец.

Я как сейчас слышу его звучный голос… Дом исчез за поворотом, и у меня появилось саднящее душу ощущение, что детство кончилось.

При въезде в Фартинггейл великолепные ворота по традиции раскрыли свои объятия. Или заглотнули меня? Так или иначе, было в этом что-то ритуальное. Хочу я того или нет, но отныне этот уголок земли становится моим домом…

Все дорожки были насухо вычищены от снега, все дверные ручки, петли, кольца надраены до блеска, и еще с полдюжины человек доводили до совершенства окна и ставни.

Свадебный декор в сочетании с рождественским создавал фантастически праздничный вид. Гирлянды цветных лампочек висели на кустах и невысоких деревьях, ели светились многоцветьем огней, причудливой формы подвесные лампы украшали высокие липы. Всюду были разбросаны нити золотого и серебряного дождя.

Снеговик Троя хотя и осел под солнечными лучами, но стоял на прежнем месте и в честь торжества даже «приоделся» — теперь на нем были шляпа-цилиндр и черная бабочка на шее. Картина эта ужасно меня развеселила, хотя мама ворчливо заметила, что снеговик портит весь вид и лучше бы его разрушить.

— Да что ты, мама, Трой не переживет этого. Он так старался, создавая его.

— Для игр, Ли, должно быть строго отведенное время и место. Тони придется пересмотреть свое отношение к брату. Нельзя бесконечно потакать ему. — И добавила, увидев бабушкин недоуменный взгляд: — Ничего, теперь я здесь и все будет по-другому.

Внутри дома заканчивались последние приготовления. В бальном зале оркестр уже настраивал инструменты, кухня в полном составе возилась у огромных столов с угощением. Шаферы столпились около священника, как перед матчем футболисты вокруг тренера. Мать сразу отправилась в свои апартаменты, где ее ожидал новый личный парикмахер. Постепенно народу в доме становилось все больше, по коридорам сновали женщины, девушки и девочки из невестиной свиты, цветочницы и изнемогающие в ожидании гостей фотографы. У дверей маминых комнат дежурил репортер из великосветского издания, который надеялся взять у счастливицы интервью.

Трой пребывал в полном восторге. То и дело «водил экскурсии» по своей игровой комнате, где были собраны сокровища игрушечных дел мастеров, постоянно раскланивался с нескончаемой чередой тетушек, дядюшек, бабушек и кузин. Мне до сих пор в голову не приходило, что такой громадный особняк может быть настолько запружен людьми. Толпы гостей казались бестолковыми и суетливыми, однако к началу церемонии всё и все обрели свое место.

Я среди множества женщин свиты стояла в верхнем коридоре. У каждой из нас был букет роз. Вдруг в толпе замелькала маленькая фигурка в смокинге и бабочке. Это был Трой. И его сразу отправили вниз, к подножию лестницы, где ему полагалось стоять около священника. Наконец по залу пробежал приглушенный гомон. Раздались первые фортепьянные аккорды. На лицах гостей появилось восторженно-взволнованное выражение… и под звуки свадебного гимна вышла невеста неземной красоты. В викторианского стиля подвенечном платье с кружевами, расшитыми жемчугом, выплывала на свет будущая миссис Таттертон. Тончайшая вуаль не скрывала ее торжествующей улыбки. Однако, поравнявшись со мной, мама незаметно сжала мою руку и, «не снимая» улыбки, молвила:

— Пожелай мне удачи…

У меня так билось сердце, так стучала в висках кровь, что я боялась упасть в обморок. Я понимала, что должна сейчас сказать маме теплые слова, но в горле стоял соленый ком. Зачем она говорит об удаче? Какое это имеет отношение к любви и к счастливому браку? И что такое случайная беременность — невезение, глупость, трагедия? Чем были для матери знакомство и скоропалительный брак с отцом — тоже невезением? Может быть, неожиданный первый визит в Фартинггейл стал для нее улыбкой Фортуны? А знакомство с Таттертоном — наградой? Или наказанием? Но для моего отца все наоборот… Где-то он сейчас… Возможно, на пути во Флориду. Стоит, наверное, на капитанском мостике, смотрит в открытое море и думает о том, что происходит в эти минуты в Фарти… Думает ли он обо мне?

Все эти мысли молниеносно пронеслись в моем сознании. Мать не почувствовала заминки, она услышала только мою скороговорку: «Желаю удачи и счастья, мама». И невеста со свитой начала сошествие в бальный зал, навстречу жениху.

Величавые звуки свадебного гимна заполнили все пространство. Спускаясь вслед за матерью, я всматривалась в десятки лиц, обращенных к ней. Красивые женщины, элегантные мужчины, торжественная, приподнятая атмосфера — великосветское событие явно состоялось. И непревзойденной звездой его стала, конечно, мама. Спустившись пониже и оглянувшись, я увидела ее лицо — красивая, исступленно-счастливая женщина. Она переживала момент, к которому стремилась чуть ли не всю жизнь: она в центре внимания, она ошеломила толпу восторженных людей, столпившихся у ее ног, она лучше всех…

И тут мне захотелось заорать: НЕТ! ХВАТИТ! Выразить криком свои страдания: «Как вы все можете так ликовать и восхищаться? Как вы можете участвовать в этом чудовищном действе? Эта женщина скрывала правду о своем ребенке! Она жила во лжи и нас заставляла так жить! Теперь она разлучила меня с дорогим человеком, чтобы выйти замуж за Таттертона, который на двадцать лет моложе ее. Новая жизнь тоже будет лживой! Она вся состоит изо лжи!»

Но я малодушно молчала. Сдерживала меня и праздничная обстановка — музыка, яркие огни, всеобщее волнение, безукоризненно красивый жених, почтенный священник, а больше всего серьезный малыш Трой, с трепетом взиравший на происходящее. Я старалась сбросить охватившее меня безумное наваждение, а потом посмотрела на сидящую в первом ряду бабушку. Она заметила мой взгляд, улыбнулась и кивнула в знак поддержки. Стало легче. Но было ясно, что события захватили нас и их не остановить. Тянул шею, ловя мой взгляд, и Трой. Наши глаза встретились, он тоже заулыбался и даже помахал мне, но Тони тут же одернул его.

Наконец мама заняла свое место у алтаря. Музыка смолкла. Слово взял священник, и начался обряд венчания. Торжественный голос заставлял мое сердце отчаянно колотиться, но оно чуть не замерло, когда прозвучало: «…в горе и в радости, в богатстве и бедности хранить друг другу любовь и верность».