Нарушая приказы - Владимиров Александр Владимирович. Страница 37

– Вот здесь!

IV

На левом берегу Эльбы, на вершине горы Кенигштейн, находилась крепость, попасть в которую можно было только через Главные ворота, по трем выдолбленным в скале туннелям и нескольким мостам. Когда-то здесь был Чешский королевский замок, потом в тысяча пятьсот шестнадцатом году на его месте основали целестинский(25) монастырь. Да вот только век обители оказался скоротечен – всего каких-то восемь лет. Лишь затем в середине шестнадцатого века, курфюрст Август, приказал обследовать гору на предмет устроения крепости. Был вырыт колодец для снабжения будущей цитадели водой. Вот только само строительство началось в мае тысяча пятьсот восемьдесят девятого года, когда сыну курфюрста Августа – Кристиану был доставлен план укрепления, разработанный Паулом Бухнером. Казематы, казематы такие разные друг на друга не похожие. Трех, двух и одноэтажные. Выстроенные так только по причине нестабильного финансирования. Башни, пушки и стены, на которых для защиты от ружейного огня нападающих устроены брустверы, скрывавшие солдат короля Августа Святого почти в полный рост.

Отсюда вся местность, как на ладони. В хорошую погоду видно лежащий внизу город с одноименным названием, и долину реки Эльбы. Над Главными воротами располагался Новый Арсенал, известный среди горожан как «Иоанновский зал». Примыкает к нему дом коменданта. Сбоку, от Арсенала – капонирный проход, еще один оборонительный рубеж.

На Августовой площади самая старая постройка крепости – Гарнизонная церковь. Обветшавшая, она сейчас была окружена строительными лесами. Здесь постоянно снуют рабочие, слышны крики, пахнет краской.

Еще в крепости продовольственное здание – Магдаленанбург, построенное, как небольшая крепость. Наверху пивоварня, а в погребах бочки с пивом и отменным вином. Ходил слух, что король Август Великий, в знак своего величия хочет привезти сюда самую большую бочку. Мечту он лелеял давно и считал, что когда-нибудь осуществит. На чердаке хранилось зерно, бобы и соль, на этажах комнаты, предназначенные для придворных.

Несколько казарм, среди которых самая старая – «Гвардейский дом». Говорили, что ее построили самой первой, когда крепость только закладывалась. Сначала в ней квартировали рабочие, а потом сюда пригнали солдат. В ней шестьдесят четыре одинаковых помещения (спальни и кухня) в которых жили солдаты со своими семьями.

Чтобы подняться в крепость через Главные ворота, нужно было преодолеть настолько крутой подъем, что лошади не могли втянуть наверх тяжелые повозки и орудия. Чтобы как-то облегчить доставки грузов использовали специальную лебедку.

Незваным гостям приходилось еще хуже. Во время штурма ворота закрывались падающей решеткой. В фальцы, располагавшиеся в боковых стенах, устанавливалось бревно, а на головы осаждающих сверху лилась смола и горячая вода. Ну, и само собой беспрерывный (в какой-то степени) ружейный огонь.

Но, в данный момент крепость постепенно стала превращаться в тюрьму.

Родиться в тюремной камере и в ней же умереть – видимо судьба.

Помещение восемь шагов от двери до окна, в два раза меньше от стены до стены. Окно большое, правда через грязные мутноватые стекла ничего не видно. Кажется, при желании можно убежать, но это обманчиво, там снаружи – пропасть. На стенах штукатурка в некоторых местах осыпалась и видно камень. В углу, где в зимнее время невыносимый холод деревянная кровать. На ней грязный и обветшавший от времени матрас набитый гнилой соломой. Почти у самых дверей стол и скамья. В углу нужник и рукомойник, правда в последнем вода почему-то всегда ледяная.

У окна, пытаясь увидеть хоть что-нибудь, стоял сорокасемилетний мужчина. На нем старая рубаха, ни разу не стираная с тех пор, как его предал польский король. Черные штаны, у колен подвязанные веревочками. Ноги босы. У самых щиколоток кандалы. Ржавые и до ужаса тяжелые. Обычно их на дворян не надевали, но для лифляндца сделали исключение (причиной послужил приказ Карла XII). Из-за них расстояние от окна до двери кажется в два раза длиннее. Ему хотелось курить, но тюремщики лишили и этого.

– Отсюда не убежишь, – прошептал он, вот уже в который раз, – не убежишь.

Однажды ему все таки удалось «сделать ноги», тогда он чуть не лишился руки, коей он написал челобитную Карлу и головы, но не теперь. Тогда он еще был молод и в голове летали честолюбивые планы.

Германия, Швейцария, Польша. Только на службе у короля польского он вроде ощутил себя на своем месте. А всего-то и хотелось, чтобы Польша отвоевала у Швеции Лифляндию, и не допустила, чтобы его родина присоединилась к России. Козырной картой должна была стать – Нарва. Перед самой войной, он написал саксонскому дипломату Лансену. Ту фразу: «Вы знаете, какие мы употребили труды, чтобы отвлечь царя от Нарвы, не в наших видах допустить его в сердце Ливонии. Взяв Нарву, он приобретает надежное средство завоевать Ревель, Дерпт, Пернау…» лифляндец помнил наизусть. Сколько же пришлось над ней провозиться. Но перехитрить Петра I не удалось. Русский монарх выступил на Нарву. И все пришлось перекраивать. Политика, дипломатия. Союзы, уступки, переговоры.

Да вот только любовь монархов скоротечна. Сегодня ты в фаворе, а завтра… Августу Великому не интересна политика, да и в делах военных, лифляндец лично убедился, тот бездарен. Он любит только придворный лоск, балы, пиры и женщин.

Ход конем. Не угоден одному, придешься по душе другому. Не с Польшей так с Россией, а там как бог соизволит. Письмо Петру и вот ты снова при дворе.

Московиту он нравился. Государь его величал не иначе как «отважным рыцарем» и даже предложил перейти к нему на службу. И уже в чине генерала и личного посланника Петра он вновь вернулся к Августу. Зря? Может быть.

И вот он здесь. Почти два года.

Отошел от окна, лег на кровать. Закрыл глаза. Стены здесь в замке толстые и посторонние звуки в камеру не проникают. Из-за чего на душе кошки скребут. Он пытался было напевать, и даже насвистывать, но его прерывали охранники, требуя прекратить сие действие. Им-то что, все равно страдание души за пределы камеры не прорвется.

– Желают, чтобы я тут со скуки подох, – процедил он в тот день сквозь зубы. Выругался и петь не стал.

Несколько раз заглядывал комендант крепости. Корчил из себя любезнейшего, интересовался условиями. Намекал, что за определенную мзду даст возможность совершить побег.

– Колесования(27) вам барон не избежать. Осталось немного, и Карлус поставит свою петицию под смертным приговором.

Как-то раз, разглядывая в окно окрестности, лифляндец заприметил, как крепости подъехала тюремная карета. Дверца ее открылась и вытолкнули молодого человека. Темноволосый парик, слегка съехавший в сторону. Грязный камзол, то ли испачканный мелом, то ли известью. На дворянина не похож, а это было непривычно для крепости, где содержались только политики, офицеры и аристократы.

У принесшего вечером ужин (тарелка с густой неприятной на вкус жижей и краюха черного жесткого хлеба) офицера спросил:

– Кого это привезли?

Тот зло взглянул на арестованного. Хотел было огрызнуться, но вдруг (лифляндец даже и не надеялся) ответил:

– Иоганн Фридрих Беттгер..

Имя ничего не говорило. Хотелось уточнить, да вот только положение не позволяло. Все произошло само собой. Служивый вдруг улыбнулся.

– Алхимик. Пытается найти философский камень. Да еще свинец в золото превращает. – Молвил он, подмигнул.

Дверь за ним закрылась.

Больше вроде такого вот примечательного не происходило. Арестованных привозили, но они ничем не привлекали к себе внимания. Аристократы, как аристократы.

Сегодня дежурил тот самый, что проболтался о таинственном узнике. Сейчас он расхаживал по коридору. Можно было конечно встать подойти к двери послушать, как тот поет. Бедняга все еще надеется, что обогатится. Но вставать и идти слушать его серенады не хотелось. Лифляндец отвернулся к стене и решил немного поспать, но не удалось. Дверь скрипнула и открылась.