Лев и ягуар - Горелик Елена Валериевна. Страница 31

Записав о встрече с перепуганным испанцем строчку в судовом журнале, Влад спрятал его в сундучок. Большая шитая тетрадь в кожаном переплёте заняла своё законное место — поверх жёсткой тиснёной папки, полной разноформатных листов с зарисовками и рядом с плоским ящичком, снабжённым замочком. В таких ящичках капитаны и богатые путешественники как правило хранили особо ценные вещицы. Ключи от них обычно носили или на цепочке часов, или подвешивали на шею на шнурке. Влад по старой, ещё с тоговремени, привычке носил свои ключи на одном кольце с подвешенным брелком. А чтобы точно не потерялись, привязывал за кольцо тонкой длинной цепочкой к поясу… Усмехнувшись своим мыслям, Влад вытеребил из связки небольшой медный ключик, отпер им замочек ящичка, откинул слегка потёртую крышку. И достал… револьвер. Самый настоящий револьвер — последнюю, ещё не прошедшую все полевые испытания новинку оружейника Ламбре. Идею револьвера, как и идею скорострельного ружья, ему снова подал Влад. Мол, если есть капсюльный патрон, то почему бы не сделать ручное многозарядное оружие для ближнего боя? Старый француз тогда хитро прищурился: «Месье капитан, я как-то слышал, будто у вас на родине пытались создать нечто подобное, но не поверил. [23]Теперь-то я убедился, что это не пустые слухи». И приступил к опытам. Для начала пришлось фактически создать сверлильный станок и усовершенствовать токарный. К этому делу привлекли Мартина, и только потому работа не затянулась на многие годы. Затем мастер Ламбре несколько месяцев «доводил» опытные образцы до нужной кондиции. Когда была решена главная проблема — проблема прорыва пороховых газов в зазор между барабаном и стволом — тогда и появился первый револьвер, который вполне можно было запускать в серийное производство. Первые образцы мастер делал чертовски похожими на обычные пистолеты — с массивной рукояткой и толстым, под ружейный патрон, стволом. Но габариты подобного оружия оказались таковы, что его уже нельзя было назвать пистолетом. Скорее, получилось небольшое укороченное ружьё. И тогда мастер полностью пересмотрел свою концепцию, создав действительно небольшое, фактически карманное оружие. Правда, для него пришлось сделать и патрон заметно поменьше ружейного, но итог получился очень даже неплохим… Когда-то в детстве у Влада был игрушечный револьвер, почти неотличимый на вид от настоящего: отец привёз из Германии. В отличие от игрушки, у сен-доменгского револьвера не было прицела. Впрочем, пока он и не нужен. Во время абордажа или плотного знакомства с вражеской пехотой некогда устраивать соревнования в меткости. Надо быстро разряжать барабан во врагов, доставать саблю и шинковать в капусту то, что осталось после обстрела.

«Всё ещё впереди, — Влад вертел в руках блестящий начищенным металлом револьвер, переживая давно знакомое уже по этому миру ощущение — обладания опасной игрушкой и силой, заложенной в ней. — Начало положил Пьер, объединив нарезку ствола, конический снаряд и казённое заряжание. Продолжил Мартин, создав „белый порох“ на пару столетий раньше. Я чуток помог, подбросив парочку идей мастеру Ламбре. Галя сумела всё это организовать и оплатить. А дальше… Чтобы сошла лавина, порой нужен всего один маленький камушек. Мы и стали этим камушком».

Следующая мысль была вполне закономерна: лавина никогда не сойдёт, если пласт камней или снега достаточно устойчив. Она может сойти только тогда, когда существует хрупкое равновесие и пресловутый камушек его нарушает. «Значит ли это, что все наши новшества легли в подготовленную почву? Вполне возможно. Но тогда… тогда это значит, что и в нашем мире всё могло быть по иному?..»

Не в силах расстаться с «игрушкой», Влад сунул револьвер за пояс, закрыл сундук и поднялся на мостик. Скоро Гавана. Коль он сам напросился решать проблему с сеньором Фуэнтесом — извольте, будет решать. Однако Куба — не единственная и далеко не самая большая головная боль Сен-Доменгского Триумвирата.

«Мексика, — Влад подставил лицо всё крепчавшему ветру, подумав при этом: как бы ураган не принесло. — Самое интересное, что мы тут ни сном ни духом, а случилось именно то, чего хотели Галя с Этьеном: война за независимость. Если она завершится успешно для восставших, Испании не позавидуешь: в течение двух-трёх десятков лет от неё отвалятся все колонии Нового Света. И не только Нового Света. Закат империи, над которой когда-то не заходило солнце, так сказать. Причём, как выразилась Галя, закат вручную. То, что в нашем мире тоже случилось несколько позже… Опять мы виноваты, выходит?»

Ни ветер, ни солнце, ни волнующееся море, ни берег, видневшийся по левому борту не дали ответа. Да они его и не знали.

2

«Вот это дело, — Аурелио был доволен происходящим. Даже более, чем доволен. — Война — это как раз по мне».

Да, война — это было его дело. Его стихия. Воевать он умел как никто другой: арауканы — хорошие учителя. И одним из самых важных элементов этого искусства было умение выбрать правильную сторону… Вот странность: индейцы-пуэбло довольно быстро перестали на него коситься. В то, что они забыли его прежние «подвиги», Аурелио не верил ни на ломаный медяк. Но вот в то, что он, дескать, исполнял приказы высшего руководства, хоть это ему и было не по нраву — почему-то поверили. Может быть, потому, что он был отменным командиром? Может быть, потому, что берёг повстанцев так же, как берёг своих солдат? А может, потому, что научил их, этих вчерашних земледельцев и пастухов, побеждать?

Эти люди и впрямь проявляли готовность умереть за своё дело. Аурелио было, в общем-то, плевать на их идеалы. Свобода, независимость… Ну, победят они, ну будут подчиняться не королеве-матери и её хилому коронованному отпрыску, а какому-нибудь дону в Мехико. Что изменится? Точно так же будут драть три шкуры, и даже пожаловаться будет некому. Ведь если сейчас у местных донов есть острастка — Мадрид — то что сдержит их беспредельную жадность, если острастки не станет? Разве только опасность повторения пройденного. Если индейцы победят в этой войне — а шансы у них есть, и серьёзные, Аурелио никогда не принял бы сторону обречённых — кто помешает им восстать ещё раз?.. Бывшие пастухи и крестьяне воевать почти не умели. У офицера с пограничья сводило скулы от того, как они держали оружие. Но они действительно готовы были умереть в бою. Эта готовность пугала даже Аурелио. Врага, который не боится смерти, трудно остановить. Особенно если тебе есть что терять.

Аурелио теперь тоже было что терять. Но за это он тоже готов был хоть послать на смерть всех повстанцев Мексики, хоть самолично отправиться в ад. Как говорится, кому что дорого…

Роберто дымил своей видавшей виды трубкой и смотрел в пространство. Размышлял. О чём? Нетрудно было догадаться. Особенно Аурелио, который за последний год успел с ним сдружиться. Да, кто бы мог подумать: у него завёлся друг! Притом, из тех, кого можно величать настоящим. Неприятно, конечно, было выслушивать речи сеньориты Лурдес, старшей дочери дона Хосе-Мария дель Кампо-и-Корбера, но одна проблема точно отпала. Старшая наследница дона, разумно не принявшего ни одну из сторон в этой чёртовой войне, сразу раскусила обоих «старых служак». И добросовестно пилила младшую сестричку, которая была без ума от Аурелио: мол, этому герою не ты нужна, а твоё приданое. Что ж, это и вправду к лучшему. Не придётся делить асиенду с Роберто. С кем угодно, только не с ним. Роберто хоть и друг, но такой же тигр, как и он сам. А два тигра в одной клетке не уживутся никогда… Лаурита, конечно, наивная романтичная дурочка, но ему такая и нужна. Чтоб сидела дома, вышивала крестиком и детишек нянчила, пока он будет геройствовать на полях сражений и деревенских сеновалах.

— Приятель, — он негромко окликнул друга. Тот не шелохнулся, но Аурелио всей шкурой ощутил его собранность: Роберто слушал, и очень внимательно. — Как же ты сам-то теперь будешь?

— Мало ли тут ещё предвидится вдовушек и осиротевших наследниц? — спокойно ответил Гомес. — На мою долю тоже хватит, и другим останется.